Клаус-Петер Вольф - Под увеличительным стеклом

– Если ваша мать действовала по вашему поручению или по поручению кого-либо из членов вашей редакции, когда при поступлении давала ложные сведения…

– Хватит тянуть канитель, Я отказываюсь от всяких показаний, выходящих за рамки анкетных данных. Это мое право. А теперь я должен говорить с моей матерью. Потому что мне хотелось бы, чтобы она не давала дальнейших показаний, не посоветовавшись с адвокатом.

Он вырвал из машинки лист и метнул на меня взгляд.

– Ваша мать вполне может говорить сама за себя. Пожалуйста, подпишитесь вот тут, что вы отказываетесь от дальнейших показаний.

Я подписался.

– А теперь пройдите, пожалуйста, за дверь и ждите там вашу мать.

Я вышел в коридор, сел на деревянную банкетку и уперся глазами в выбеленную стену. Внутри у меня все кипело.

В коридоре был еще один парень. Он стоял рядом с пепельницей, вмонтированной в стену. Справа и слева от пепельницы стена внизу была черная, истертая подошвами курильщиков, которые, томясь здесь в ожидании, всегда подпирали стену, подогнув одну ногу, как фламинго. Возможно, отпечатков ботинок на стене было больше чем отпечатков пальцев в картотеке.

Молодой парень, с пятнами мазута на лице и на руках, нервно курил. Он предложил мне сигарету. Парень производил впечатление человека, поставленного в безвыходное положение, и этим беспомощным жестом он как бы делал попытку найти себе союзника. Я взял сигарету. Но вникать в его проблему я был не в силах, у меня своих было по горло. Он что-то рассказывал. Я кивал ему головой, но не слушал. Потом открылась дверь, и из нее крикнули: «Хольцхаузен, войдите!»

Он смиренно посмотрел на меня. Я похлопал его по плечу и сказал ободряюще: «Держись!» Парень скрылся за дверью.

Я ждал бесконечно долго. Но вот в коридоре появилась наконец моя мать. Она выглядела так, словно только что встала с постели после тяжелой продолжительной болезни. Она еле двигала ногами. Лицо ее было темное, осунувшееся. Она молча припала к моей руке и заплакала. Я свел ее по лестнице вниз и посадил в машину. За все время, пока мы ехали, мать не произнесла ни слова. Она сидела с безучастным лицом и неподвижно смотрела перед собой в одну точку. Мы приехали в редакцию. Мать молчала.

Я хотел прямо из редакции позвонить нашему домашнему врачу. Она встрепенулась: «Нет. Никаких врачей. Я должна лежать в постели, пока из меня не выйдут все эти лекарства».

Я исполнил ее желание и отвез ее домой.

Я оставался рядом с ней, пока она не заснула. Потом поехал в редакцию.

Лотар между тем тоже вовлекся в это дело.

– Это беззаконие, то, что у нас творится, – говорил он. – Я подумал, должны же быть какие-то органы, которые бы осуществляли контроль за всеми этими частными или получастными домами престарелых. И позвонил в немецкое паритетное благотворительное общество. Это своего рода головная организация.

– И что?

– Ты не поверишь! Год назад они назначили было комиссию для проверки состояния в домах престарелых Менгендорфа. К ним уже поступали жалобы от подопечных. Между прочим, и от этого судьи, о котором ты…

– Давай ближе к делу, – поторопил я.

– Так вот, Менгендорф не допустил комиссию до проверки, и сам немедленно вышел из общества. Таким образом благотворительное общество лишилось возможности воздействовать на Менгендорфа, следовательно, и доказательств у них не имелось. Органы юстиции тоже прослышали кое-что о Менгендорфе. У них имелись показания против отдельных санитаров и даже два заявления на Менгендорфа и его зятя. Но до судебного разбирательства дело так и не дошло. В основном потому, что обвиняющие или свидетели умирали во время расследования, и это неудивительно, большинство из них больные и старые люди. А суды перегружены, вследствие чего с момента заявления о правонарушении до судебного следствия часто проходит не менее трех-четырех лет.

– Выходит, что каждый может открывать дома престарелых и потом уклоняться от всяких проверок?

Лотар пожал плечами.

– Кстати, только что звонила Катя. Она хотела бы поместить в этом номере очерк о побеге и на первой странице портрет твоей матери как организатора побега. Согласится она, как думаешь?

Я сказал Лотару о допросе и о том, что над матерью еще висит угроза.

– Значит, как я понимаю, ты идешь на попятную? Может, нам теперь вообще отказаться от нашей затеи и лучше сделать номер, целиком посвященный концерту рок-музыки, который на следующей неделе…

– Ах, даже не знаю.