Одри Ниффенеггер - Жена путешественника во времени

– Ты ведь не хочешь на самом деле принимать их, да?

– Ну, раньше я принимал хардол. И торазин.

– И?..

– Просто ужас. Я был как стопроцентный зомби. Казалось, что вместо мозгов у меня – клей Элмера.

– А еще что?

– Валиум. Либриум. Ксанакс.

– Мама их принимает. Ксанакс и валиум.

– Да, это логично.

Он корчит рожу, отбрасывает «Практикующих терапевтов» и говорит:

– Иди сюда.

Мы возимся на диване, пока не прижимаемся друг к другу. Очень уютно.

– Не принимай ничего.

– Почему?

– Ты не болен.

– Вот за это я тебя люблю, – смеется Генри. – За твою способность воспринимать мои ужасные пороки.

Он расстегивает на мне блузку, и я обнимаю его. Он смотрит на меня, выжидая. Я немного злюсь.

– Я не понимаю, почему ты так об этом говоришь. Ты постоянно говоришь о себе ужасные вещи. Ты же не такой. Ты хороший.

Генри смотрит на мою руку и прижимает меня ближе.

– Я не хороший, – тихо говорит он мне на ухо. – Но, может, я им стану, мм?

– Да уж стань, пожалуйста.

– Я хороший для тебя. – Это точно. – Клэр?

– Мм?

– Тебе никогда не мешала заснуть мысль о том, что я – шутка, которую играет над тобой Господь?

– Нет. Я не могу заснуть только от беспокойства, что ты можешь исчезнуть и никогда не вернуться. Я не могу заснуть, размышляя о вещах, которые я вроде как знаю о будущем. Но я абсолютно уверена в том, что мы созданы, чтобы быть вместе.

– Абсолютно уверена…

– А ты разве нет? Генри целует меня.

– «Ни время, ни расстояние, ни судьба, ни смерть не могут сломить мое последнее желание – до последнего вздоха».

– Что?

– Это про меня.

– Хвастун.

– Ну, и кто говорит обо мне ужасные вещи?

ГЕНРИ: Я сижу на ступенях грязно-белого алюминиевого домика в Гумбольдт-парке. Утро, понедельник, часов десять. Я жду, когда вернется Бен. Интересно, где его носит. Мне не очень нравится этот район; я чувствую себя вроде как незащищенным, сидя у двери Бена, но он нечеловечески пунктуален, поэтому я продолжаю ждать. Смотрю, как две испанки катят детские коляски по разбитому и неровному тротуару. Размышляя о неравенстве городского сервиса, я вдруг слышу вопль: «Книжный мальчик!» Поворачиваюсь на голос, и, разумеется, это Гомес. Невольно вырывается стон; у Гомеса потрясающий талант натыкаться на меня, когда я собираюсь сделать что-то особенно мерзкое. Я должен избавиться от него, пока не показался Бен.

Гомес подходит ко мне со счастливой улыбкой на лице. На нем костюм, в руке чемоданчик. Я вздыхаю.

– Ça va [64] , товарищ.

– Ça va. Что ты здесь делаешь? Хороший вопрос.

– Жду приятеля. Сколько сейчас времени?

– Пятнадцать минут одиннадцатого. Шестое сентября тысяча девятьсот девяносто третьего года,– любезно подсказывает он.

– Я знаю, Гомес. Но все равно спасибо. Ты от клиента идешь?

– Да. Девочка, десять лет. Дружок матери заставил ее пить «Драно». Как я устал от людей.

– Да. Слишком много маньяков и дефицит Микеланджело.

– Ты обедал? Или, наверное, надо спросить: завтракал?

– Да. Мне нужно тут остаться, я друга жду.

– Не знал, что твои друзья живут здесь. Все люди отсюда, которых я знаю, ужасно нуждаются в услугах юриста.

– Друг из библиотечного кружка.

А вот и он. Бен подъезжает на своем серебристом «мерседесе» шестьдесят второго года. Внутри всё в лохмотьях, но снаружи машина – просто конфетка. Гомес тихо присвистывает.

– Извини, что опоздал, – говорит Бен, подъезжая к нам.– Вызов на дом.

Гомес пристально смотрит на меня. Я не обращаю внимания. Бен смотрит на Гомеса, потом на меня.

– Гомес, Бен. Бен, Гомес. Извини, друг, но мне пора.

– Вообще-то, у меня пара часов свободных… Бен принимает подачу:

– Приятно познакомиться, Гомес. В другой раз, ладно?

У Бена плохое зрение, и он добродушно смотрит на Гомеса сквозь толстые линзы очков, увеличивающие глаза раза в два. Бен позвякивает ключами в руке. Меня это нервирует. Мы оба стоит молча, ожидая, когда Гомес уйдет.

– Хорошо. Ну, тогда пока, – говорит Гомес.

– Я позвоню после обеда,– говорю я.

Он поворачивается и уходит, не глядя на меня. Я чувствую себя неловко, но есть вещи, о которых Гомес знать не должен, и это одна из них. Мы с Беном обмениваемся взглядом, доказывающим: мы знаем друг о друге такое, что в случае огласки возникнут проблемы. Он открывает входную дверь. У меня всегда руки чесались попробовать вломиться к Бену в дом, потому что там так много разных замков и защитных устройств. Проходим в темный узкий коридор. Здесь всегда пахнет капустой, хотя я точно знаю, что Бен никогда ничего съедобного не готовит, тем более капусту. Мы проходим к лестнице в конце дома, наверх, в другой коридор, через одну спальню в другую, где Бен устроил свою лабораторию. Он ставит сумку и снимает куртку. Я почти жду, что он наденет теннисные туфли а-ля мистер Роджерс [65], но вместо этого он начинает возиться с кофеваркой. Сажусь на складной стул и жду, когда Бен закончит.