Одри Ниффенеггер - Жена путешественника во времени

У меня появляется нехорошее предчувствие. Назовите это шестым чувством матери, если хотите. Подхожу к Альбе и говорю:

– Давай посмотрим.

Она сгибает руку и прижимает к себе, закрывая второй рукой:

– Не снимай. Больно будет.

– Я осторожно. – Крепко хватаю ее за руку.

Альба начинает скулить, но я действую решительно. Медленно разгибаю ее руку, осторожно отлепляю пластырь. Красное место прокола в середине бордового синяка.

Альба говорит:

– Больно, не надо.

Я ее отпускаю. Она приклеивает пластырь обратно и смотрит на меня в ожидании.

– Альба, а ну-ка сбегай, позвони Кимми и спроси, не хочет ли она приехать на ужин?

Альба улыбается и выбегает из мастерской. Через минуту хлопает задняя дверь дома. Генри сидит за моим рисовальным столом, слегка покачиваясь вперед и назад на стуле. Смотрит на меня. Ждет, пока я что-нибудь скажу.

– Поверить не могу,– наконец произношу я.– Как ты мог?

– Мне пришлось,– отвечает Генри. Голос очень тихий. – Она… я не мог оставить ее по крайней мере без… Я хотел дать ей фору. Чтобы Кендрик мог работать, работать для ее блага, просто на всякий случай.

Подхожу к нему, стаскиваю галоши и резиновый фартук и склоняюсь над столом. Генри наклоняет голову, свет падает на его лицо, и я вижу морщины, пересекающие подбородок, вокруг рта, у глаз. Он еще больше похудел. Глаза ввалились и стали огромными.

– Клэр, я не сказал ей, зачем это. Ты сама скажешь, когда… придет время.

– Нет, – качаю я головой. – Позвони Кендрику и скажи, чтобы прекратил.

– Нет.

– Тогда я сама.

– Клэр, не надо…

– С собой, Генри, ты можешь делать все, что хочешь, но…

– Клэр!

Генри выдавливает мое имя сквозь стиснутые зубы.

– Что?

– Все кончено, ясно? Я кончен. Кендрик сказал, что ничего не может для меня сделать.

– Но…– Замираю, чтобы переварить то, что он сказал.– Но тогда… что случится?

– Не знаю,– качает головой Генри.– Возможно, то, что мы думали, и правда… случится. Но если случится это… я не могу оставить Альбу, не попытавшись… О Клэр, просто позволь мне это сделать для нее! Может, это не сработает, может, она никогда этим не воспользуется – может, ей понравится перемещаться во времени, может, она никогда не потеряется, не будет голодать, ее не будут арестовывать, преследовать, насиловать, избивать, но что, если ей это не понравится? Что, если она захочет быть нормальным ребенком? Клэр? О Клэр, не плачь…

Но я не могу остановиться, я стою и рыдаю в желтый резиновый фартук, и наконец Генри поднимается и обнимает меня.

– Клэр, это не значит, что это обязательно случится, – тихо говорит он. – Просто я хочу подстраховать ее. – Я чувствую его ребра через футболку. – Ты позволишь мне хоть это ей оставить?

Киваю, Генри целует меня в лоб.

– Спасибо, – говорит он, и я снова начинаю плакать.

ГЕНРИ: Теперь я знаю, какой будет конец.

Я окажусь в долине ранним осенним утром. Будет облачно и прохладно, на мне – черное шерстяное пальто, ботинки и перчатки. Это день, которого нет в списке. Клэр будет спать в своей теплой двухъярусной кровати. Ей – тринадцать лет.

Вдалеке выстрел рассечет сухой холодный воздух. Это сезон охоты на оленей. Где-то там люди в ярко-оранжевых костюмах будут сидеть, ждать, стрелять. Позднее станут пить пиво и есть сандвичи, которые им дали с собой жены.

Поднимется ветер, пробежит через фруктовый сад, срывая ненужные листья с яблонь. Резко захлопнется задняя дверь Медоуларк-Хауза, и появятся две крошечные фигурки в светящихся оранжевых костюмах с одинаковыми ружьями. Они подойдут ко мне, к поляне. Это Филип и Марк. Меня не увидят, потому что я прижмусь к высокой траве, в темноте, неподвижное пятно на фоне бежевого и жухлого зеленого цветов. Где-то в двадцати ярдах от меня Филип и Марк свернут с дорожки и пойдут к лесу.

Остановятся и прислушаются. И услышат прежде, чем я: шорох, шатание, что-то большое и неуклюжее, белое – может, хвост? И оно пойдет ко мне, к лугу, Марк поднимет ружье, тщательно прицелится, нажмет на курок, и…

Будет выстрел, вопль, человеческий вопль. И пауза. И потом: «Клэр! Клэр!» И больше ничего.

Я секунду посижу, не думая, не дыша. Филип побежит туда, и я побегу, и Марк, и все мы столкнемся у одной точки.

Но там ничего не будет. Кровь на земле, блестящая и густая. Прижатая сухая трава. Мы будем смотреть друг на друга над лужей крови. Мы еще не знакомы.