Хантер Томпсон - Ромовый дневник

Сала был убежден, что газета обязательно загнется.

– Я лично унесу ноги, – заверил он нас. – Через месячишко. – У него имелось еще два крупных фотозаказа, а потом он собирался смыться, вероятнее всего, в Мехико. – Даю где-то месяц, а потом начнем паковаться.

Йимон покачал головой.

– Роберт хочет, чтобы газета загнулась, и у него появился повод свалить. – Он улыбнулся. – Ничего, она еще продержится. Мне надо-то всего три месяца… Тогда хватит денег переехать куда-нибудь на острова.

– Куда на острова? – спросил я.

Он пожал плечами.

– Да все равно. Лишь бы островок был хорошим, да крыша над головой подешевле.

Сала прошипел:

– Ты говоришь, как пещерный житель, Йимон. Что тебе надо, так это нормальную работу в Чикаго.

Тот рассмеялся.

– Ничего, Роберт. Вот завалишь какую-нибудь девку в койку, и все у тебя как рукой снимет.

Фотограф что-то пробурчал и прильнул к своему пиву. В общем-то он мне понравился, несмотря на вечное брюзжание. Хотя он был на несколько лет постарше меня, где-то тридцать два или три, казалось, я знаю его очень давно.

Йимон тоже напоминал нечто привычное, хотя и не в такой степени. Ему, пожалуй, было двадцать четыре или двадцать пять, и он чем-то смахивал на меня самого в том возрасте. Слушая его, я вдруг понял, как много времени утекло с тех пор, когда я считал, что держу весь мир за причинное место… сколько быстролетных дней рождений минуло после моего первого года в Европе, когда я был до того наивен и самоуверен, что каждая щепочка, что швыряла мне Удача, заставляла чувствовать себя всесильным победителем.

Такого я не испытывал очень давно. Наверное, прошедшие годы выбили из меня эту дурь, но вот сейчас она припомнилась и заставила ощутить себя постаревшим и слегка нервозным оттого, что за столь долгое время мне удалось сделать так мало.

Я откинулся на спинку стула и принялся посасывать выпивку. Повар чем-то звенел и громыхал, а пианино неизвестно почему умолкло. Из кухни несся бурный поток на испанском, размытый фон для моих путаных дум. Впервые я осознал всю чуждость этого места, дистанцию между мной и последним моим пристанищем. Причин беспокоиться не было, но тяжесть все равно накатила: давление душного воздуха и текучего времени, подспудное внутреннее напряжение, которое возникает в тех местах, где люди обливаются потом двадцать четыре часа в сутки.

Следующим утром я встал пораньше и отправился купаться. Солнце жгло; я просидел на пляже несколько часов, надеясь, что никто не обратит внимания на мою болезненную нью-йоркскую бледность.

В половине двенадцатого я сел в автобус – набитый битком, так что всю дорогу пришлось стоять. Внутри было как в бане, хотя никто вроде бы этого не замечал. Окна закрыты до единого, вонь страшенная, и к тому моменту, когда мы добрались до Плазы-Колон, я был весь в поту и полуобморочном состоянии.

Спускаясь с холма к зданию «Дейли ньюс», я увидел кучку народа. Кое-кто держал плакаты, другие сидели на бровке или стояли прислонившись к припаркованным машинам, что-то выкрикивая всякий раз, когда кто-то входил или выходил. За мной увязался какой-то тип; пока я торопился к лифту, он кричал мне в спину на испанском и потрясал кулаком. Я попробовал защемить его лифтовой дверь, но он вовремя отскочил.

Даже в коридоре было слышно, как кто-то орет в редакционном зале. Когда я открыл дверь, то увидел, что посреди комнаты стоит Лоттерман и размахивает выпуском местной «El Diario». Второй рукой он показывал на незнакомого мне невысокого блондина.

– Моберг! Пьяница вы проклятый! Ваши деньки сочтены! Если с телетайпом хоть что-то случится, деньги на ремонт я вычту из вашего выходного пособия!

Моберг выглядел до того больным, что хоть на «скорой» увози. Позднее я узнал: ночью он заявился в редакцию в стельку пьяным и помочился на телетайп. Все бы хорошо, но в ту пору произошла драка с резней на набережной, а Моберг-то как раз и отвечал за полицейские новости.

Лоттерман вновь прошелся по его адресу, потом набросился на фотографа, едва тот ступил внутрь:

– Вы где шатались прошлой ночью, Сала? Почему у нас нет снимков этой драки?

Тот изумился.

– Да вы что? Я же закончил в восемь… Вы хотите, чтобы я вкалывал по двадцать четыре часа в сутки?

Лоттерман ворчливо отвернулся. Тут он увидел меня и жестом пригласил к себе в кабинет.

– Господи Иисусе! – воскликнул он, усаживаясь. – Да что такое с этими лодырями?! Убегают с работы в неурочный час, мочатся на дорогостоящее оборудование, вечно пьяные… Сам удивляюсь, почему я еще не спятил!