Юстейн Гордер - Дочь циркача

Луиджи как будто переменил тему разговора, но вдруг он спросил:

— Ты знаешь роман, который называется «Тройное убийство post mortem»?

Я вздрогнул, что не укрылось от его внимания. Это был криминальный роман Роберта, книга, которая вышла в Осло года два тому назад.

— Есть один норвежский роман с таким названием, — проговорил я. — Но не думаю, что он может иметь здесь успех.

Луиджи засмеялся почти грустно.

— Я тоже слышал о том норвежском романе, — сказал он. — Между прочим, именно из-за него я и беседую с тобой. Но я имел в виду одноименный немецкий роман, который недавно перевели на итальянский. Его издатель по секрету рассказал мне, что был изрядно смущен, когда несколько дней назад узнал, что точно такая же история положена в основу норвежского романа, изданного в том же году, что и немецкий. Сюжеты так похожи, что о случайном совпадении не может быть и речи.

Я почувствовал, как у меня запылали щеки. Мария опять дала знать о себе. Я постарался, чтобы Луиджи не заметил, что у меня дрожат руки.

Я хорошо помнил наши с Марией встречи в студенческом городке, она тогда как раз мечтала забеременеть. Мы вышли на общую кухню и поджарили себе яичницу с беконом, а потом поспешили в ее комнату и снова бросились на тахту. Именно тогда я рассказал Марии историю про тройное убийство после смерти. Это был экспромт, а вернувшись домой, я записал несколько фраз и забыл о них, пока не извлек для Роберта много лет спустя. Я только перенес действие во фламандскую среду потому, что его мать была фламандкой.

— И как фамилия этого немецкого писателя? — спросил я.

— Виттманн, — ответил Луиджи. — Вильгельмина Виттманн.

Он погасил сигариллу и оглядел площадь. Потом сказал:

— Похоже, Паук к старости стал забывчив.

Он и не подозревал, как мне больно такое слышать. Все эти годы я строго следил, чтобы не появилось двух книг, написанных на один сюжет. Однако я не учел доверия, которым сам же удостоил Марию, но ведь это было почти тридцать лет тому назад и задолго до того, как «Помощь писателям» набрала силу. Двадцать шесть лет я ничего о ней не слышал, но вот она неожиданно о себе напомнила. Мне следовало немедленно связаться с нею, теперь это было неизбежно. Но меня вдруг поразила одна мысль, которая раньше почему-то никогда не приходила мне в голову: я ни разу не спросил у Марии, как ее фамилия. Наверное, это звучит странно, ведь наше знакомство продолжалось несколько месяцев, но в семидесятые годы не было принято обращаться друг к другу по фамилии. На двери ее комнаты в студенческом городке висела фарфоровая табличка, на которой большими красными буквами было написано: МАРИЯ. Как только мы заключили договор о ее беременности, она уже сознательно не хотела, чтобы я знал ее фамилию или адрес. О том, что Мария получила место хранителя в одном из стокгольмских музеев, я знал от нее самой. Я подумал, что мир тесен, но стог сена достаточно велик, если в нем надо отыскать ржавую иголку.

— В интересные времена мы живем, — заметил я. — Я не Паук, но, конечно, буду осторожен. И если что-нибудь узнаю…

— Прекрасно, Петтер, — прервал он меня, — это будет прекрасно.

Я чувствовал себя идиотом. Я устал. Устал еще тогда, когда умерла мама.

— Что я должен делать, Луиджи? — спросил я, подняв на него глаза.

— Уезжай из Болоньи, и чем раньше, тем лучше.

Он произнес это с улыбкой, но улыбка была двусмысленная. Мне стало смешно.

— Думаю, ты слишком начитался криминальных романов.

Его улыбка стала еще шире. Луиджи всегда был шутником. Может, все это блеф и никакая опасность моей жизни не угрожает?

Кристине и Луиджи ничего не стоило догадаться, что Паук — это я, вот Луиджи и решил подшутить надо мной. Название «Тройное убийство post mortem» он мог слышать от любого норвежского издателя, может быть, даже взял книгу на опцион и его насторожило, что одна и та же история рассказана двумя разными писателями. Да и была ли в газете «Коррьере делла сера» эта статья?

— Тебе может понадобиться охрана, — сказал он.

Телохранитель, подумал я. Это была новая и очень неприятная мысль.

Я почувствовал себя еще глупее. И, что было мне уж совсем несвойственно, лишился всякой фантазии. Внешнее давление свело на нет давление, шедшее изнутри. У меня не было слов. Я не нашел ничего умнее, как засмеяться. Это было пошло, хвастать тут нечем.

— Над такими вещами не смеются, — сказал Луиджи.

Я разозлился, потому что не знал, шутит он или говорит серьезно. Вскоре я встал и положил на стол деньги за вино.