Славко Яневский - Легионы святого Адофониса

В своих домах, более похожих на дремотные могилы, чем на обиталища, старцы Илларион и Гргур с женами Угрой да Фоей вместо вожделенных невест из снов покойного Серафима каменеют пред очагами, подобно другим старейшинам, бесполезным для дела. Надстарейшины они лишились. Пытались его удержать, обещали и венец, и послушание, но не смогли. Благун

воротился в каменную впадину под Синей Скалой. Вон он, лежит, открывши глаза, холодеет, к нему приближаются зверь и зверь, пес и волчица. Может статься, завтра кости его соберут дровосеки, закопают до того еще, как зацветет кизил и Давидица разольется вешними водами. Закопают отца преподобного. И именно любезный Богдан найдет его кости. На могиле Благуновой вырастет дуб, крепко станет держаться корнями за землю, как держался за нее сам постник. Вон он, еще не совсем остыл. Руку протягивает к псу и волчице, безгласно, под бровями ни благословения, ни проклятия. Почувствовал приближение ветров. Покорные его внутреннему зову, они появились между ним и звериной парой – люди нашли его нетронутым и закопали с молитвой. Излетел из себя. Легкий, направился к теплым высям, к единственной и праведной жизни. А лежал неподвижный и с открытым ртом – мертвый. Последний вздох его коснулся бодрствующей большеглазой сойки, и она, криком провожая исход из живого трупа искушений и мук, разнесла на все стороны весть: постник довершил свой столетний пост. Поют в Ипсисимовом доме бывшая монахиня Ефимиада и Илларионова сноха Панда, а муж ее Голуб пытается словить петуха для завтрашнего праздничного обеда.

Угадывая или наблюдая все это из крепости с гробом в холодных стенах, я предощущал приход весны с первыми ласточками: ветки отяжелеют от цвета, спустятся голуби на кукулинские кровли, гора станет потягиваться на припеке. Недолго. Опять снег. И завывание ветра, удары его ледяных щупальцев, выбивающих из земли белый прах и заворачивающих на юг хрупкую, однако жилистую молодь. Холмы и горы как волны смерзшиеся, с неподвижной темно-зеленой пеной можжевельника и сосны, тут и уцелеть можно лишь в норе. В небе кружит серая тень, сама превращаясь в тень. Хотела бы охватить в оковы солнце, его вечную юность, да только солнца нет, дожидается дня воскресения. В этом великом чародействе природы, во всех чародействах, что я узнал или измыслил сознанием, расплавленным душевными муками, я утерял дар предвидеть и слышать внутренние голоса людей. Стал изнуренным старцем. Позади меня в глубинах мрака нет ни воспоминаний, ни грехов – ничего нет. Из дубравы переплетенных теней сбегает моя тень, оставляя за собой змеиную кожу без обличил и без имени. И все же под челом у меня яснеет: жизнь, какая она ни будь, достояние тех, кто приходит. Земля высосет мозг из моих гостей, напоит корни трав – более буйных, чем вчера. И услыхал я, что с Ефимиадой и Пандой поет кто-то еще. Из глубины.

О, этот Петкан! Неужто и под землей хмелеет, почуяв близость следопыта Богдана и неразлучных Кузмана с Дамяном? И о чем поет в могиле кукулинский радетель? Обо всем, тепло ему под землей.

На другом берегу Давидицы рядом с Песьим Распятием голод преобразился в кобылицу, дикую и изможденную, уместившую на скрипучей хребтине огневицу, лютую хворь: желтозубый коварный всадник снарядился на гостьбу в Кукулино – подкормиться людьми. Ветер оттолкнул кобылицу, подхватили ее воды. Забрав в свои мягкие, но могучие лапы, изнабивши ноздри льдом, Давидица прочь унесла ее вместе с коварным всадником. Голая верба пустила корень из-под земли и словно в пылком объятии, забрала ее шею в обруч. Потащила, помогла льду ее подковать и сковать.

Издавна в такие вот дни вокруг села собирались вороны, в криках жаловались своим богам на судьбину. Сейчас их не было. Ни их, ни даже их призраков. Ни лисиц в можжевеловых зарослях у подножия горы. Их пугала пьяная песня Петкана, долетавшая из-под земли.

Дата летоисчисления от «сотворения мира». Для перевода в современное летоисчисление используется постоянное число 5508: 6813 – 5508, т. е. 1305 год.

Андроник I Комнин (ок. 1123-1185) -византийский император с 1183 г. Проводил политику террора по отношению к аристократии. Организовав против него заговор, столичные и малоазийские аристократы призвали на помощь южно-итальянских норманнов – злейших врагов Византии. Во время восстания в Константинополе Андроник был растерзан толпой, а затем казнен*.