Жозе Сарамаго - Поднявшийся с земли

Шум он поднял сильный, слышалось, как он с трудом передвигает ноги, скользит по склону. Однажды он упал и скатился до самого низу, чуть не убился. Что у него на спине? Это бидон, бидон, который служит хозяевам мишенью. Ведь рабство давно отменено. Это вы так думаете. Но как же может человек согласиться на такое? А вы у него спросите. И спрошу, послушайте, что вы несете на спине? Это бидон. Но он же весь дырявый, в него ни воду, ни какую другую жидкость не нальешь, только камни разве насыпать можно. Это мишень моих хозяев Алберто и Анжилберто, они стреляют, а я приношу его, чтобы они подсчитали, сколько раз попали, а сколько промазали, потом опять возвращаюсь и, когда бидон в решето превращается, приношу новый. И вы соглашаетесь? В этом мире нет никакой возможности поговорить, Алберто и Ажилберто раскричались, нервничают из-за задержки. Скоро стемнеет, а у нас еще две коробки патронов! Ох, и достанется ему, и лакей рысью бежит через долину и через мост, бидон на его спине словно ржавый горб, вот он поднимается по другой стороне, не человек, а навозный жук. Вы по-прежнему думаете, что рабства нет? Невероятно! А что вы знаете о невероятном? Может, теперь что-нибудь узнаю. Тогда послушайте еще: на правом берегу ручья, за мостом, есть участки, которые эти стрелки продали крестьянам, и если бы они были люди честные, то продали бы землю до ручья, как полагается, но они оставили себе по десять, двадцать метров, и потому крестьянам приходится копать колодцы, что вы мне на это скажете? Невероятно! Действительно, невероятно, все равно, как если бы вам хотелось пить, а у меня был бы стакан воды и я вам отказал, но вода вам нужна, и вы копаете землю ногтями, а я опрокидываю стакан и смотрю, как она течет. Собаки могут пить из ручья, а крестьяне — нет. Вы наконец начинаете понимать, смотрите, лакей несет новый бидон. Ваши хозяева хорошо стреляют. Да, но они спросили, кто вы такие, я ответил, не знаю, мол, и они сказали, чтобы вы убирались, не то они жандармов позовут. И двое прохожих ушли; угроза весомая, от власть имущих исходящая, вторжение в частные владения — преступление серьезное, особенно когда жандармы в плохом настроении, даже если сказать, что границы не обозначены, не огорожены, но дороги здесь нет. Им здорово повезло, что мы их не подстрелили. Шальная пуля, брат Адалберто, вот на что они нарывались. Но над правосудием можно и посмеяться, если есть желание развлечься, но не знаю, стоит ли: часто бывает, что человек посмеется, а потом ему захочется плакать или так яростно крикнуть, чтобы на небе слышно было, дерьмо это небо, падре Агамедес ближе и то не слышит или притворяется глухим, хочется так крикнуть, чтобы звук не затих, пока земля вокруг себя не обернется, чтобы услышали нас люди и пришли к нам на помощь, но они не слышат — возможно потому, что сами кричат. Расскажите это, и пусть, кто может, посмеется, тем более что для таких подвигов и существуют жандармы, а не для того, чтобы мы над ними насмехались, не введи нас, господи, во искушение, существуют они для того, чтобы их вызывали и приказывали им, и хотя правда, что по большей части вызывает их и приказывает им губернатор или другое официальное лицо, тем не менее и латифундия имеет над ними большую власть, как прекрасно будет видно из нашего рассказа, в котором Действуют Адалберто, пастух, двое его помощников, три собаки, шестьсот овец, джип, наряд жандармов с винтовками — назвать его отрядом будет преувеличением.

Во всем виноваты овцы. Они на земле Берто и идут на земли Берто, но это слишком общее определение, так точного рассказа не получится, потому что речь идет об Адалберто, и ни о ком другом, на пути стада проходят по землям Норберто, и пока идут — пасутся, стадо не свора собак, намордники овцам не наденешь, а если бы это и было принято, пастух их не надел. Можно и другую гипотезу выдвинуть: не заметил пастух межи, а то и притворился, что совершенно непростительно в подобных случаях, будто сбился с дороги, и перешел границу, а это целое искусство — словно ненарочно вторгаться во владения другого сеньора, используя чересполосицу, а потом строить из себя невинность, оскорбленную несправедливыми подозрениями: Я не заметил, шел за стадом, ничего не видел, взял направо, думал, что это еще земли моего хозяина, вот и все. Самые нетерпеливые скажут, что пастух в сговоре с хозяином, и это вполне вероятно, однако дело здесь тонкое, и прежде всего надо выяснить, не заботился ли пастух о желудках овец больше, чем об интересах своего хозяина. Сообщив обо всем этом во избежание каких-либо недоразумений, вернемся к нашей истории, к шестистам овцам, которые резвятся на ходу, сдерживаемые пастухом, помощниками и собаками, а поскольку мы горожане, спрячемся в тень, — как приятно наблюдать за стекающим с горы или идущим по равнине стадом, какое спокойствие вдали от городской, вредной для здоровья сутолоки и бесконечной толчеи: Начну я, Музы, песнь буколическую, нам повезло, овцы направляются сюда, так что мы сможем насладиться этой историей с самого начала, только бы собаки нас не покусали.