Жозе Сарамаго - Поднявшийся с земли

Мы заговорились о трудах и днях и чуть не забыли вечер, когда Жоан Мау-Темпо вернулся в Монте-Лавре и в его доме собрались — еле-еле все втиснулись — самые близкие его друзья, с женами, у кого они еще были живы, — шумные мальчишки, некоторые из них проникли сюда незаконно, потому что родни среди присутствующих у них не было, но кто обращает на это внимание, и Антонио Мау-Темпо был тут, он уже отслужил в армии и работает резчиком пробки, и Грасинда, и Амелия, и зять Мануэл Эспада, в общем, куча народу. Фаустина все время плакала от радости и от горя, стоило ей только вспомнить тот день, когда мужа ее забрали безо всяких причин и объяснений, отвезли в Вендас-Новас и Лиссабон, кто знал, когда он вернется, если вернется. Она никому ни слова не рассказала о порванных на дороге чулках, это навсегда останется их семейной тайной, им обоим было стыдно, ведь и в Монте-Лавре кое-кто посмеялся бы, надо же, чулки прилипли к гудрону, а У кого из нас хватило бы сил вынести такой бесчеловечный смех. Жоан Мау-Темпо рассказал все свои горестные приключения, ничего не скрыл, и потому здесь теперь узнали, каково попасть в руки драконов из полиции и жандармерии. Все это позже подтвердит и повторит Сижизмундо Канастро, но рассказывал он все эти ужасы так, будто нет в них ничего страшного, говорил он буднично, словно виды на урожай взвешивал — только сознания лишившись, мог бы он перестать посмеиваться, — и даже женщины не плакали от сострадания, а мальчишки ушли разочарованные. Может быть, поэтому Мануэл Эспада однажды подошел к нему и с почтением, которого требовала разница в возрасте, сказал: Сеньор Сижизмундо, если я вам подхожу, я могу помочь. Но мы бы очень ошиблись, предположив, что такой порыв возник у него после спокойного рассказа Сижизмундо Канастро, не мог бы он привести к решительному шагу такого человека, как Мануэл Эспада, и доказательством нашего заблуждения служат его слова: Нельзя так обращаться с человеком, как они обращались с моим тестем. А Сижизмундо Канастро ответил: Нельзя так обращаться с людьми, как с нами обращались, а с тобой мы поговорим в другой раз, после арестов тучи сгустились, должно пройти время, пока все станет на свои места, это все равно, что рыболовная сеть — чинить ее гораздо дольше, чем порвать, и Мануэл Эспада сказал: Я подожду, сколько надо.

Когда читаешь нашу португальскую историю, то ее несообразности вызывают улыбку, а то и откровенный смех, даже когда вовсе не хочешь оскорбить автора, — ведь каждый делает, что может или что ему приказывают, но если так расхваливают дону Филиппу де Вильена, которая подвела своим сыновьям коней, чтобы они шли сражаться за родину, то что же тогда сказать о Мануэле Эспада, коня у него не было, а он сказал: Я готов, и мать ему не приказывала, она мертва, заставила его так поступить его собственная воля. Дону Филиппу многие воспевали и превозносили: Жоаким Пинто де Рибейра [27], граф да Эрисейра, Висенте Гусман Соарес, Гаррет [28], и даже Виейра Портуенсе [29]написал ее, а кто станет возвеличивать Мануэла Эспаду и Сижизмундо Канастро — двое мужчин встретились, поговорили и разошлись по своим делам, — ни ярких красок, ни слов высоких на них тратить никто не будет, я же — рассказчик безыскусный.

А сейчас, чтобы получше разобраться в нашей истории, стоило бы бесцельно побродить по этим местам, тем более что сейчас, для вашего понимания рассказанного, стоит не торопясь, без заранее намеченной цели пройтись по этим местам, подбирая камешки, разглядывая деревья, припоминая, как они называются, какие здесь водятся звери и откуда они взялись, но в той стороне слышны выстрелы, надо бы узнать, что это значит, так давайте начнем отсюда нашу прогулку, смотрите-ка, что за совпадение — как раз тут шел Жозе Калмедо арестовывать Жоана Мау-Темпо, просто тесными кажутся эти необъятные просторы: вечно оказываешься там, где уже был. Вон развалины мельницы, а выше — ее отсюда не видно — печь для обжига черепицы, конечно, в прошлый раз здесь было спокойнее, но не надо бояться этих выстрелов, целят они высоко, вряд ли попадут, к тому же это настоящие пули, а не те маленькие кусочки свинца, которые на охоте употребляются, тут дело другое.

Стрельба прекратилась, теперь можно пройти без опаски, но с той стороны, откуда стреляли, по чернозему долины, идет обычный на вид крестьянин, он проходит по мостику с низкими перилами, под которым течет ручеек шириной в три шага, поднимается вверх по узкой стежке в колючих зарослях и там и пропадает. Что он там будет делать без лопаты и мотыги, без ножа и садовых ножниц? Присядем здесь, отдохнем, пока он взбирается вверх, ему ведь все равно придется спуститься, тогда и узнаем, в чем дело, да здесь просто настоящая пустыня, сказал я. Вы не думайте, этот лакей не пойдет по тропинке. Так, значит, он лакей? Да, лакей. Но на нем нет ливреи. Их только в старину носили, во времена той графини, что детей своих на войну отправила, разве вы не знаете, они теперь, как мы, одеваются, не как вы, у вас-то одежда городская, лакея только по повадкам узнать можно. А почему вы сказали, что он не пойдет по тропинке? Да ведь пошел он не за тем, что на дороге найти можно, поэтому идти он должен напрямик, никуда не сворачивая, пусть даже заросли еще гуще будут, — так ему приказано, и раздвигать кустарник ему разрешается только палкой, а с ней сквозь такую чащобу не очень-то продерешься. А почему? Потому что он лакей, и, чем больше он исцарапается, тем больше его ценить будут. Значит, здесь все еще измываются над людьми? Да, бывает. Но, возвращаясь к прежнему разговору, я сказал ему, что здесь настоящая пустыня. Поверьте, не всегда так было, земля тут хорошая, и раньше повсюду сады цвели, источников много, не говоря уже о ручье. Как же получилось, что все так опустело? Да так и получилось: отец нынешних хозяев, тех, что стреляли сейчас, завладел этими местами, как это обычно бывает — раньше здесь мелкие землевладельцы хозяйничали, но были у них трудности с деньгами, и тогда он, не помню точно, как его звали, Жилберто, Адалберто или Норберто, что-то в этом роде, дал им в долг, а они не заплатили — годы плохие выдавались, вот он все и заграбастал. Но это же невероятно! Ничего невероятного нет, в латифундиях всегда так было, латифундия похожа на мула, который кусает идущего рядом. Как много вы мне рассказали. Вовсе не много, если бы я много рассказывал, мы бы здесь всю жизнь разговаривали, и на внуков — не знаю, есть ли они у вас, — хватило бы рассказов, но смотрите, лакей возвращается, пойдем-ка за ним следом.