Ярослав Астахов - Чудовище (сборник)

Деяния подобного рода, вы согласитесь, выглядят весьма странно. Да только он ведь и вообще был особой личностью, этот молодой человек, явивший любовь к тому, что на официальном языке тех времен именовалось энергичным словом периферия .

Он чуть прихрамывал. Глаза у него были небольшие и они жались, будто стыдливо, по сторонам его широкой выпуклой переносицы. Но это было обманчивое впечатление, что стыдливо. В определенные мгновенья згляд этих глаз – немигающих и почти бесцветных – вдруг вспыхивал пронизывающе и цепко. А в следующий миг погасал, оказываясь невыразительным, ускользающим… И даже приходило невольно подмечающему такое сравнение в готическом стиле, слегка тревожащее: зверь прыгнул из засады и сразу скрылся, убегая с добычей…

В глухом поселке чего только не болтали об этом новеньком. Что будто бы преподавательская работа, на самом деле, ему не в радость. Что, будучи еще студентом, он сделал какое-то выдающееся изобретение, да не дали ему хода. И молодой человек обиделся. И не единственная была то его обида: заканчивал новомодный кибернетический факультет – надеялся, что оставят на кафедре… а был распределен в школу. И вроде как тогда и сочинил заявление, что не в столичной школе он желает служить, а героически намерен преподавать в глубинке, где-нибудь в Приполярье. Как будто бы стремился этим доказать что-то. Или же кого-нибудь устыдить… кто поймет? Оригинальное было у него имя: Альфий .

Ученики его недолюбливали. Дразнили и «доставали» всячески, и не так беззлобно, как это обыкновенно подначивают подростки учителей.

Хотя по внешнему виду, впрочем, ничто особенно и не выбивалось за рамки тривиальных подколок.

Но, тем не менее, взгляд преподавателя, когда останавливался на шалуне-обидчике, был серьезен. И словно этот взгляд говорил: я запомню .

Да, к Альфию не пылали симпатией. Но полного единодушия в этом, однако, не наблюдалось. Была одна восьмиклассница… Су э ни. (Надеюсь, это начертание правильно передает местное, непривычное слуху имя.) Когда заходила речь о новом учителе, от нее – единственной – можно было услышать: «он же не виноват, что хромой». И если случалось так, что урок Суэни у Альфия был последним, учитель провожал ее до дому. И они шли под руку. И Альфий преображался. И даже неприятная хромота его становилась размеренной и значительной, словно бы специально подчеркивающей особость его персоны. Преподаватель обретал вид надменный, и получалось, что будто б не Суэни разделяет общество его лишь затем, чтобы он не чувствовал себя вовсе уж одиноко, а все наоборот: это он, Альфий, ей снисходительно позволяет.

Случалось, заходил учитель к девушке и домой, и они беседовали. Родственники Суэни говорили, что, вроде бы, математик обучает ее сверх программы какой-то еще науке, и весьма сложной.

Какой же именно? Обрывки случайных фраз, которые доводилось услышать родственникам, не позволяли понять определенного ничего. Да и не особо интересовались ее родные относительно всяческой премудрости, ибо не великие были они охотники напрягать ум. Пусть учит. Ведь он же ее учитель, образование у него высшее, да к тому же еще столичное. Ему виднее, как надо.

Родители Суэни приглашали Альфия иногда к семейному своему столу. Пили чай, заваренный по обычаю здешних мест с листиками брусники. В который раз перетряхивали немудреные новости… Учитель отвечал односложно, более молчал, думая о своем.

Но если откупоривали вино, случалось, он оживлялся. И даже начинал управлять сам течением застольной беседы. И говорил тогда много, и темны становились его слова… Но неизменно получалось так всякий раз из его речей, что будто бы перед ним, Альфием, непостижимым каким-то образом виноват весь мир! Тогда уже примолкали все прочие участники маленького застолья. И лишь кивали по временам Альфию невпопад участливо… и недоуменно.

И вот однажды с преподавателем этим произошла неприятность.

Весьма серьезная.

И происшествие это положило начало цепи странных событий. И прекратились в результате визиты его к Суэни, как будто бы какие-то силы этой земли – мистические, непосюсторонние – пробудились, желая помешать сближению математика с этим домом. По крайней мере, сентенции приблизительно такого рода бубнили местные старики. И некоторым их бормотание не казалось глупостью, несмотря на то, что над подобными суевериями принято теперь лишь смеяться.

Потому что приключившееся с учителем не помещалось и впрямь ни в какие рамки.