Генри Миллер - Тропик Козерога

Однако все это катание было ни к чему: меня звал в свой ковчег панамериканский Ной. Каждый раз, как я прекращал скольжение, случался катаклизм: земля, расступаясь, поглощала меня. Я был братом каждому человеку и в то же время изменником самому себе. Я принес поразительные жертвы только для того, чтобы убедиться, что все это зря. Какого черта доказывать, что ты можешь оправдать чьи-то ожидания, если тебе этого вовсе не хочется? Всякий раз, уже согласившись выполнить чьи-то требования, сталкиваешься с одной и той же проблемой: как остаться самим собой? А с первым же шагом, сделанным в этом направлении, понимаешь, что здесь нет ни минусов, ни плюсов. Тогда снимаешь коньки и начинаешь плыть, уже не испытывая страданий, поскольку ничто не угрожает твоей безопасности. Совсем не хочется никому помогать, зачем лишать людей права самим заработать себе привилегии? Жизнь простирается в потрясающей безграничности от эпизода к эпизоду. Нет ничего реальнее твоих собственных представлений. Каким ты себе представляешь космос, таков он и есть и не может быть никаким иным, покуда ты — это ты, и я — это я. Ты живешь плодами своей деятельности, а деятельность — это жатва мысли. Мысль и действие — единое целое, ты в нем плывешь, из него созданный, и оно — это все, что ты от него хочешь, ни больше ни меньше. Каждый взмах руки стоит вечности. Нагревательная и охлаждающая системы стали единой системой, а Рак отделен от Козерога лишь воображаемой линией. Тебе не надо ни впадать в восторг, ни отдаваться сильной печали; не надо ни молить о дожде, ни плясать джигу. Ты живешь, словно счастливая скала посреди океана: неподвижный, тогда как все вокруг бурлит и клокочет. Ты неподвижен в такой действительности, которая утверждает: нет ничего неподвижного, даже самая счастливая и могучая скала в один прекрасный день окончательно растворится, соединившись с океаном, из которого некогда родилась.

Это — жизнь в музыке, которую я постиг, прокатившись первый раз, как помешанный, по вестибюлям и коридорам, ведущим от внешнего к внутреннему. И к ней меня приблизила не борьба, не отчаянная активность, не жизнь в самой гуще человечества. Ведь все это было только хаотическим движением в замкнутом круге, граница которого хотя и расширялась, но не пересекалась с областью, о которой я веду речь. Круг судьбы мог быть разорван в любой момент, поскольку каждой точкой границы соприкасался с реальным миром, и требовалась лишь искра вдохновения, чтобы случилось чудо: конькобежец превратился в пловца, а пловец — в скалу. Скала — это только образ действия, останавливающий напрасное вращение круга и приводящий к полному самосознанию. А полное самосознание — это поистине неисчерпаемый океан, отдающийся солнцу и луне и вобравший в себя луну и солнце. Все, что есть, родилось из этого безграничного океана света, даже ночь.

Иногда, в безустанном верчении колеса, я приходил к смутному осознанию необходимости совершить прыжок. Вырваться из заведенного — вот мысль, делающая свободным. Стать чем-то большим, стать другим, мне — самому выдающемуся помешанному на земле! Быть просто человеком на этой планете наскучило. Наскучило побеждать, даже зло. Изучать добро — удивительно, потому что это бодрит, живит, обновляет. Но просто быть — еще удивительнее, потому что это не имеет конца и требует демонстраций. Быть — это музыка, это профанация тишины в интересах тишины, это вне добра и зла. Музыка — это проявление деятельности без действия. Это — акт чистого творчества, когда плывешь сам по себе. Музыка ни подгоняет, ни защищает, ни ищет, ни объясняет. Музыка — это бесшумный звук, создаваемый пловцом в океане самосознания. Это награда, которую каждый дает себе сам. Это дар божества, а божеством становятся, перестав думать о Боге. Это — авгур божества, а божеством станет каждый в особый час, когда все, что есть, будет за пределами воображаемого.

Не так давно я еще гулял по улицам Нью-Йорка. {147} 147 Не так давно я еще гулял по улицам Нью-Йорка… — см. примечание к стр. 59. Добрый старый Бродвей. Была ночь, и небо было по-восточному синим, как расписной потолок ресторана «Пагода» рю де Бабилон. У меня вздрогнуло в штанах. Это произошло как раз на том месте, где мы впервые встретились. Я постоял там, глядя на красные фонари. Музыка звучала как всегда: легко, пряно, чарующе. Мне было одиноко, хотя вокруг — миллионы людей. Я стоял там и не мог думать о тебе, я думал о книге, которую сейчас пишу, книга стала Для меня важнее, чем ты, важнее, чем все, что случилось с нами. Будет ли она правдой, только правдой и ничем, кроме правды? Да поможет мне Бог. Снова смешавшись с толпой, я мучился этим вопросом. Уже несколько лет пытаюсь поведать эту историю, а вопрос о правде все время довлеет как кошмар. Время от времени я рассказывал знакомым нашу жизнь во всех подробностях и всегда говорил правду. Но правда тоже бывает ложью. Одной правды недостаточно. Правда — это только сердцевина неисчерпаемого единства.