Михаил Евстафьев - В двух шагах от рая

возвращаться туда, где меня ждут страдания и боль?..

– Очнись, прошу тебя!

…что ему в конце концов надо? что пристал ко мне?.. как же больно

поворачиваться! дикая боль! зачем же вы меня вернули оттуда? там

не было боли… там было только небо, бескрайнее высокое доброе

небо и покой…

…если жизнь – это сплошная боль, то лучше находиться вдали от нее,

за ее пределами… вот, теперь я вижу его – рядом лежит… я только не

вижу его глаз, они забинтованы…

– Что тебе?

– Как звать, братишка?

– Олегом…

– А я – Уральцев, Иваном меня зовут. Сильно тебя, Олег?

– Не знаю, шея не двигается. Боль жуткая.

– А где случилось-то?

– Не помню. Память отшибло.

– Ты встать-то можешь?

– Не знаю…

– Ноги чувствуешь?

– Да…

– Значит поднимешься… Тогда у меня к тебе дело есть…

– Какое дело?

– Помоги, братишка!

– Сестру позвать? Я кричать не могу. Горло болит.

– Не надо сестру… Ты мне нужен.

– А что я?

– Обещай, что поможешь!

– Постараюсь.

– Нет, обещай. Дай слово!

– Да что тебе надо-то?

– Помоги мне, Олег. Не жилец я. Помоги кончить все скорей…

– Ты что?!

– Ты меня видишь?

– Да.

– А я тебя не вижу. Ослеп. И ходить никогда не буду!.. Мы на фугасе подорвались. Привезли меня сюда без сознания… Ноги отпилили. Разве б позволил им такое сделать! Позвоночник заклинило. Как самовар я… Знаешь, что такое самовар?

– Не-а.

– После войны людей много осталось – без рук, без ног – туловище одно. Вот такие обрубки и называют самоварами или чайниками. Нашлись гуманисты – оставили мучаться. Многие до сих пор живы. В Союзе, я слышал, есть какой-то остров на севере для этих самых чайников. Не хочу туда! Убей меня!

– Иван…

– Ты обязан мне помочь, Олег! Меня могут завтра отправить в Союз… и тогда будет поздно.

…у меня руки двигаются, я хоть застрелиться смогу…

– …тебе, Олег, легче, ты сам себе хозяин, надоест терпеть – застрелишься. А я? Дома жена, двое детей. Подумай о них. Пусть они лучше вспоминают, что отец на войне погиб, чем увидят меня в таком виде.

Молчишь? То-то. И ты б на моем месте умолял кого-нибудь. Как офицер офицера прошу.

– Не смогу я, Иван.

– Сможешь! Я хочу умереть! Я имею право умереть!

– Нет…

– Слизняк! Ты в каком звании?

– Старлей.

– Где служишь?

– В сто третьей.

– Давно в Афгане?

– Скоро замена.

– Вот и ладушки. Значит, сможешь!..

Шарагин заснул, а когда проснулся, Уральцев говорил:

– Раньше, особенно когда был совсем маленький, да и потом тоже, я часто летал во сне…

…и я, Иван, летал…

– Это ни с чем несравнимо! Я прямо парил, высоко так, расправлял руки, как крылья

…и я точно так же летел, пока ты не пробудил меня…

и летел; я так надеюсь хоть раз испытать это еще, потому что в последние месяцы сны больше не радуют, или вообще не вижу снов, или, знаешь Олег, серые они какие-то, унылые, натянутые, болезненные. Даже кровь, представь себе, даже кровь, иногда я вижу кровь на мертвых, на раненых, на живых людях, на руках, на собственном лице – и кровь всегда серая, вернее сказать, не просто серая, не только кровь серая, все серое, вместо цветного, раньше сны всегда были цветные. И, знаешь, лица людей – серые, и так, знаешь, холодно, неуютно как-то чувствую. Часто пещера снится, вода течет по стенам, капает сверху, монотонно все так и уныло, черные струйки, сырость, такая, знаешь ли, сырость, что возможно только при одиночестве, повеситься хочется, потом небо вижу, только не голубое, а тоже серое, облака плывут на север, я точно знаю, что там север, потому что там, в том направлении должна быть Россия, чувствую, что за спиной дух, поворачиваюсь, а автомат не стреляет, и тогда, прежде чем он выстрелит, бросаюсь на него, мы падаем, боремся, он лежит на лопатках, я хватаю булыжник и проламываю духу череп, и вижу что готов он, а еще и еще раз опускаю на раздавленное лицо булыжник, знаешь, как яйцо лопается череп, и вытекает все наружу, и мозги его, кровь его прилипают к рукам, противно, жутко, я беру духовский автомат, китайский, семь шестьдесят две, и стреляю в другого духа, он пляшет под огнем, дергается весь, будто издевается, будто дразнит меня.

…и я что-то подобное, нет хуже, намного хуже, видел…

– Так ты сделаешь это? Если б у меня были колени, я бы встал сейчас перед тобой на колени. Нет у меня коленей, Олег!

–?..

– Ты сделаешь это?!

– …не могу, Иван, не проси. Не возьму я такой грех на душу…