Михаил Евстафьев - В двух шагах от рая

– Якши Монтана! Дукан, бакшиш, ханум, буру! – на этом познания старшего прапорщика в области местных наречий заканчивались.

– Что вы сказали? – переспросил Епимахов.

– Народная афганская пословица, – с умным видом ответил Пашков.

– Дословно: «Магазин, подарок, женщина, пошел вон!» – перевел Моргульцев. – Больше ему не наливайте!

– Это почему же?

– Потому, что каждый раз, как я слышу от тебя эту идиотскую фразу, у тебя запой начинается!

Иван Зебрев от водки морщился, и потому лицо его выглядело поношенным, усталым, и повторял:

– Как ее проклятую, грым-грым, большевики пьют?

На что Моргульцев, как правило, откликался:

– Да, бляха-муха, крепка, как советская власть!

По ночам Зебрев иногда, матерясь, командовал боем, отчего просыпались Шарагин, Чистяков и Пашков; и все они понимали, ни разу не обмолвившись между собой, что Зебрев, если не убьют его, будет следующим командиром роты, потому что в этом невеликого роста, невзрачном, сереньком на вид человечке сидел упрямый, добросовестный офицер, который умением своим и трудом, и преданностью армии поднимется по должностной лестнице до командира батальона. Такие люди рождаются, чтобы со временем занять свое определенное место в Вооруженных силах. Иван Зебрев родился для того, чтобы стать комбатом, и по всем законам он должен был остаться комбатом и в тридцать, и в сорок лет, и на пенсию уйдет, а комбат в нем жив будет. На данном же этапе Зебрев мечтал о капитанских погонах, потому что, как он сам не раз подчеркивал, и в этот вечер повторил специально для Епимахова:

– На капитанских погонах, грым-грым, самое большое количество звездочек…

Женька Чистяков всегда запивал водку рассолом. Отказавшись от открывалки, он локтем вдавил крышку на банке, большими пальцами подковырнул ее, повыдергивал вилкой огурцы, словно рыбу в пруду трезубцем прокалывал, навалил огурцы в тарелку, а банку с рассолом поставил подле себя, и никому не давал.

Замкомандира роты по политической части старший лейтенант Немилов никогда не допивал до конца, оставлял на донышке. Немилова офицеры и солдаты роты не любили, не вписался замполит в коллектив. С первого дня он никому не понравился из-за маленьких, хитрых, вдавленных глубоко внутрь черепа, затаившихся глаз. По всему видно было, что приехал он в Афган из соображений корыстных и честолюбивых, и что в душе наплевать ему на сослуживцев, что презирает он всех. К тому же, будь он совершенным трезвенником, как порой следовало из пламенных выступлений на собраниях, товарищи отнеслись бы к нему с известной долей недоверия, но, тем не менее, возможно, простили б, сочтя за блажь, а поскольку Немилов всего лишь рьяно играл в принципиального коммуниста, следовавшего указаниям партии и нового генсека, товарища Михаила Сергеевича Горбачева, провозгласившего решительную борьбу с пьянством и алкоголизмом, и повелевшего даже свадьбы проводить без шампанского, друзья-товарищи презрительно воротили от замполита нос.

И все же, несмотря на надменность, высокомерие и показушные цитаты, не брезговал старший лейтенант Немилов выпивать по поводу и без, потому что выпить в Афгане всякому хотелось, но собственные деньги тратили на водку не все. При этом он чаще всего в компании молчал, что, в свою очередь, только лишние подозрения вызывало.

В целом отношение к политработникам было всегда неоднозначное, часто неуважительное, как к пятому колесу в телеге. Не любили их, и отодвинуть от себя старались подальше, отгородиться. Хотя, были и такие комиссары, что жили с командирами душа в душу, и дело делали исправно, и геройствовали на славу родине. Шарагин безусловно слышал о подобных людях, но сам лично за время службы не встречал.

Николай Епимахов после каждого тоста долго готовился, и, выдохнув воздух, вливал в себя дозу с трудом, и по всему видно было, что он не привычен к выпиванию в больших количествах, но старается угнаться за остальными. Новичок пьянел на глазах.

Моргульцев, у которого нижняя челюсть чуть выдавалась вперед, и которого дразнили из-за этого, подшучивали, что вода, мол, во время дождя в рот попадает, закусывал огурцами, хрустел, и получал от этого неописуемое удовольствие. У него был смешной лоб бугром, и много «крылатых фраз» и подколов заключено было под ним.

– Голова дана офицеру не для того, чтобы кашу есть, а для того, чтобы фуражку носить, – любил повторять ротный.

Служил он в Афгане второй срок. О первых месяцах после ввода войск в декабре 1979 года он никогда никому не рассказывал.