Михаил Евстафьев - В двух шагах от рая

был духом…

…а ты, мужичок, не дух ли?.. нет, запах не тот… душары

всегда одинаково пахнут, пахнут саманом, ружейным

маслом, насваром и пылью «афганца», бедностью и

болезнями, и не перепутаешь, запах у духов особенный, не

выветривается… наши собаки их чуяли за версту…

– Что ты меня нюхаешь? – заговорил мужчина.

Шарагин уничтожающе, сверху вниз глядел на человека из очереди, будто и впрямь вычислил в нем душка. Глядел не то, чтобы с ненавистью, глядел так, будто хотел ни с того ни с сего долбануть чем-то тяжелым по макушке, а в последний момент передумал.

– Чего ты так на меня смотришь? – съежился человек из очереди, попятился.

Руки его дрожали, когда он забирал сдачу.

…прямо, как у того душка перед смертью…

– Батоны кончились! Надь! – оглушила зал продавщица из хлебного отдела. – Больше не пробивай!

Кассирша зевала, не прикрывая рот рукой, задирая верхнюю губу, оголяя прокуренные желтые зубы и десны.

…точно собака, когда рычит и скалится…

– Три батона белого, пожалуйста, – Шарагин высыпал мелочь на тарелочку рядом со счетами.

– Вы же слышали! Кончились батоны! – закончила зевать кассирша.

– Как же нет, я только что видел, как разгружали на улице?!

– Вот когда разгрузят, – кассирша залезла торчащим из обрезанных шерстяных перчаток крючковатым пальцем в ноздрю, почесалась, – тогда и начну пробивать. Следующий!.. Гражданин! Что стоите? Сказано русским языком! Забирайте свои деньги! Очередь ждет!

– Мне батон черного, – оттеснила Шарагина от кассы женщина с бородавкой на носу. Одета она была в тренировочные штаны и старые лыжные ботинки. – Дайте же заплатить! Чего вылупился? Чего непонятного? Ой! Ну не давите сзади! Ну, чё ты встал, дай заплатить! Хам!

– Я буду ждать, пока мне не пробьют за батоны, – зачем-то заупрямился Шарагин.

– Хулиган! – завопила кассирша. – Не мешай работать!

– Ишь какой выискался! Думаешь, на тебя управы не найдется?! Граждане! Помогите! – призывала гражданка с бородавкой, отталкивая Шарагина.

Он сжал от гнева кулаки; верхняя губа начала подергиваться, на виске пульсировала жилка. Еще немного, и сделал бы он что-нибудь с этими людьми, нет, поднять руку на женщину из очереди, на кассиршу он не смог бы, а вот полезь на него кто-нибудь из мужиков, убил бы!

Кассирша и гражданка продолжали кричать, очередь заняла ее сторону.

Тогда он схватил и швырнул на пол тарелку с мелочью. Тарелка разлетелась вдребезги, зазвенели монеты.

– Хулиган!

– Милицию сюда!

Бросило в жар, он вспотел, начал задыхаться, закружилась голова. Олег обмяк, потерял координацию движений, рухнул на пол. Ему казалось, что он лежит на снегу после драки в суворовском училище. Не побоялся, против двух пацанов сразу вызвался драться, за дело, вступился за обиженного товарища. Вдвоем на одного, и пусть! Он бился не то что до первой крови, он бился на смерть. И упал только, когда ударили его головой в грудь. Сперло дыхание. Вот он воздух, его сколько хочешь, а не вдохнуть, ни сюсюлечки не заглотнуть, ни носом, ни ртом. Жалко, самого себя стало жалко. И, поднявшись в рост, придя в себя, не побежал он вдогонку за обидчиками, уставился на залитый кровь снег.

Пот вылезал из кожи, на лбу, градом катился по лицу. Теперь он видел, что ошибся, что он не падал, что он не в суворовском училище, а в магазине, и что на том месте, где, как ему показалось, свернулся побитый мальчишка-курсант, на самом деле лежит пожилая женщина.

Глаза ее были закрыты, щекой она уткнулась в месиво, образовавшееся от нанесенных с улицы покупателями мокрого снега и грязи. Из хозяйственной сумки торчала завернутая в бумагу мясная кость. Кто-то стоял в растерянности, кто-то убежал «скорую» вызывать, большинство же людей, бегло взглянув из любопытства, обходили женщину.

– Где же «скорая»? – возмущался кто-то в толпе.

– Вечно у нас так, целый час могут ехать!

– Безобразие!

…и все хотят побыстрее избавиться от мертвого тела, и

забыть, что есть такое понятие, как смерть… и от меня будут

так же вот избавляться, от тела моего, отвезут и бросят на

холодный пол в морге… а после смерти? после – ничего? совсем?

все? конец? сырая земля?..

Из прошлого донеслось воспоминание, сохранившаяся картинка: бабушку, вернее гроб с бабушкой, опускают в могилу, закапывают; он, совсем маленький, шел с родителями и оборачивался на одинокий холмик, под который только что положили