Олег Метелин - Высоко над уровнем моря

– В первом взводе какие потери?

– У нас один убитый и двое раненых, – отвечает одна из сгорбившихся над огнем фигур, и по голосу узнаю Пашку Миревича.

– Кого?

– Пустошина осколком в голову. Даже не мучался. Щербакова ранило и Пилипенко. Но этих ничего, жить будут…

Вспоминаю замкомвзвода старшину Леху Пустошина, парня откуда-то с Вологдчины – спокойного здоровяка, которого во время службы не брала ни одна тропическая зараза. В душе нет ни боли, ни жалости – ничего. Одеревенело. Наверное, и боль и жалость придут, но – позже, не сейчас…

Сейчас же просто вспоминаю. Впрочем, чего вспоминать? Лицо Пустошина стоит перед глазами: его я видел каждый день на протяжении полутора лет. Невозмутимое, темное от загара, с пробивающимися на щеках редкими волосками светлой щетины – гладко бриться он так и не научился. Сколько лет ему было? Столько же, как и мне: двадцать один.

Последний раз я поймал взглядом его фигуру за десяток минут до того, как разорвался этот проклятый «эрэс».

Неуклюжий, в маскхалате, натянутом поверх бушлата и поэтому похожий на белого медвежонка, он помогал комвзвода развертывать взвод для атаки. При всей кажущейся неловкости он двигался удивительно легко.

Развернув по приказу Орлова правый фланг, Леха стремительно бросился вверх по заснеженному склону…

Еще вспомнилась мощная затрещина, которой «замок» угостил Щербакова за любовь шарить по карманам убитых «духов» в поисках чарса. И вот теперь Щербатый поедет домой «четырехсотым грузом», обскакав на целые две сотни своего воспитателя…

Снаружи ветер швыряет охапки снега – у входа уже вырос небольшой сугроб. Доносятся выстрелы из гранатометов, глухие разрывы «эрэсов». Можно догадаться, что кроме этого бьют и из автоматического оружия, но буря скрадывает эти звуки.

Мы с Грачем тоже рвем патронные пачки, сыплем автоматные патроны по карманам и жжем промасленную бумагу: пусть хоть руки отойдут.

Держа пальцы над язычками огня, я размышляю.

Все-таки нам повезло: разведка вышла на хребет раньше противника по двум тропам из трех и успела занять его до того, как наверх поднялись основные силы моджахедов. Они смогли взять всего кусочек хребта на третьем направлении, и наш удар снизу помог их спихнуть.

Не повезло соседям: «духи», как только поняли, что верх остался за нами, дали «эрэсовский» залп. Один из реактивных снарядов разорвался среди второго взвода, когда бойцы толпой искали вход в пещеру. Итог: пять убитых, двенадцать раненых. Митину на этот раз судьба улыбнулась – он обошелся без потерь. Поэтому его бойцы и сидят под принизывающим ветром, обмениваясь свинцовыми любезностями с супостатом, сброшенным в котловину.

– Вряд ли успокоятся, – замечает Грач, – попрут еще. Оно и понятно: иначе замерзнут все к чертовой матери. Буран-то не прекращается…

Они не хотели замерзать.

Доносящиеся снаружи глухие удары разрывов участились. На входе в пещеру из белесой мути метели возникла привидением облепленная снегом фигура. Она рявкнула голосом нашего ротного:

– Орлов! Поднимай своих на помощь Митину. «Духи» усилили огонь, видимо, скоро попрут в атаку. Два отделения бросай на левый фланг, там сильнее всего долбят, значит давить будут в этом направлении. Не криви морду – под огонь не гоню! Слухай сюда: «духи» бьют по самому хребту. Так что двигай по ближнему к ним скату и будешь в безопасности. Выйдешь на рубеж обороны – оставь на этом скате наблюдателей. Остальных – на обратный, пусть пока все сидят там. На рубеж атаки противник выйдет не раньше чем через полчаса – занять позиции по всякому успеешь…

Наш взводный, качнувшись к самому лицу Булгакова, что-то сказал ему. В ответ мы услышали:

– Не п…ди! У тебя самый полный взвод! Не криви морду: через час сменю!

Наш старшой, слушавший Булгакова выпрямившись насколько это позволял низкий свод пещеры, повел плечами, словно в ознобе. Присел, перевязал шнурок на «берце» и только после этого повернулся к нам:

– Взвод… На выход, взвод! На выход, кому сказал!!! Живо!

– Ты на яйца шерстяные носки надел? – повернулся ко мне Грач.

– Из дома еще не прислали.

– Мне тоже. Значит, будем морозить.

– Могут еще отстрелить.

– Братан! – шутливо скривил физиономию Вовка, – Если отстрелят – зарежь дружеской рукой: я не переживу, да и моя Валька тоже.

– Она-то переживет. Немного лишь поплачет – ей ничего не значит.

– Поэт, …твою мать…

– Не я – Лермонтов.