Он отделил свою жизнь от времени. Он считал себя газетным репортером, но не читал ничего, кроме «Мокингберд Рекордз». Поэтому ему удавалось игнорировать терроризм, изменения в климате, рушащиеся правительства, загрязнение окружающей среды, болезни, банковские кризисы, обилие строительного мусора и разрушающийся озоновый слой. Вулканы, землетрясения и ураганы, мошенничество на религиозной почве, неисправные машины и ученые-шарлатаны, массовые и серийные убийцы, волнообразная заболеваемость раком и СПИДом, истребление лесов и взрывающиеся самолеты были так же далеки от него, как искусство плетения косичек, рюши и вышитые розочками подвязки. Научные ежедневники захлебывались репортажами о мутировавших вирусах, о машинах, дарящих жизнь полумертвым людям, о нашумевшем открытии, что все галактики обреченно и с роковой скоростью стремятся к невидимому Великому Притяжению, как мухи к соплу пылесоса. Все это касалось кого-то другого, чужих жизней. Он ждал, когда начнется его собственная.
У него появилась привычка ходить вокруг трейлера и спрашивать вслух: «Кто знает?» Он говорил: «Кто знает?», потому что на самом деле никто ничего не знал. Этим он хотел сказать, что могло произойти все что угодно.
Монета, вращающаяся на кромке, может упасть в любую сторону.
В давние времена влюбленный моряк мог послать объекту своей страсти кусок рыболовной лески, завязанной легким узлом истинной любви.
Если узел возвращался назад в том же виде, в каком и был отправлен, то отношения складывались неблагоприятно. Если узел возвращался обратно аккуратно подтянутым, то страсть была взаимной.
Но если узел оказывался опрокинутым — это было молчаливым советом «отчаливать».
Потом на собрании он встретил Петал Беа. Она была тонкая, влажная и жаркая. Она ему подмигнула. У Куойла, как у всех больших мужчин, была слабость к маленьким женщинам. Он стоял рядом с ней возле стола с закусками. Серые, близко посаженные глаза, вьющиеся волосы цвета дубовой коры. Под искусственным освещением ее кожа выглядела бледной, как свечной воск. Веки светились каким-то неясным густым светом. В розовом свитере поблескивала металлическая нить. Этот легкий блеск создавал вокруг нее какое-то мерцание, будто окутывал светом. Она улыбнулась перламутровыми, влажными от сидра губами. Его рука метнулась к подбородку. Она выбрала печенье с глазками, выложенными глазурью, и миндальным орешком вместо рта и смотрела на него, пока ее зубы делали из печенья молодой месяц. Невидимая рука свивала внутренности Куойла в крутые зигзаги и петли. Из-под его рубашки раздался утробный рык.
— Ну что, — сказала она. У нее оказался живой голос. Она сказала то, что говорила всегда. — Хочешь на мне жениться? — Она подождала шутливого и остроумного ответа. Заговорив, она неуловимо изменилась и стала провоцирующей. Эротизм покрывал ее, как ровный слой воды на какую-то секунду покрывает ныряльщика, появляющегося на поверхности.
— Да, — серьезно и искренне сказал он. Она решила, что это бьло остроумно. Она засмеялась и сплела свои пальцы с острыми ногтями с его пальцами. Пристально посмотрела в его глаза, будто оптик, ищущий изъян. Какая-то женщина взглянула на них и скорчила гримасу.
— Пойдем отсюда, — прошептала она. — Выпьем. Сейчас семь двадцать пять. Я думаю, к десяти я с тобой пересплю. А ты что об этом думаешь?
Позже она сказала: «Боже мой, это самый большой из всех, что я видела».
Как горячий рот разогревает холодную ложку, так Петал разогрела Куойла. Из своего арендованного трейлера, с грязным бельем и пустыми банками из-под равиоли, он шагнул прямо в эту болезненную любовь. На его сердце появился и остался навсегда выколотый шрам в форме имени Петал.
Читать дальше