Анатолий Кузнецов - Огонь

— Отличная деятельность! — перебил Иващенко. — Отличная! Стенгазета и металлолом — главные заботы! И поста содействия стройке домны и комсомола! Член завкома всю власть захватил и всеми распоряжается — одному поручает заниматься металлоломом, сам бросает кличи, третьего за билетами в цирк посылает. А комсорг грызёт гранит науки.

— Я могу бросить, — обиделся Мочалов.

— Не в том дело, что ты уехал, — с досадой сказал Иващенко. — А в том, что, уезжая, ты должен так всё оставить, чтобы твой отъезд не отразился ни на чём. Вот вам и проверка деловых качеств. На секретаре, оказывается, всё держалось. Он уехал, а Камаева разрешает собой командовать. «Я ей поручал!» Это не работа, товарищи… И плакатиками, пылью в глаза не прикроетесь.

С некоторым удивлением смотрел Павел на парторга. У Павла уже сложилось впечатление, что парторг — человек покладистый, тихо-скромный, дотошный, этакий «парткомыч», который, случится, и покричит по делу, но и забудет, что ли.

Сейчас ходил по комнате взволнованный, разящий каждым словом, справедливо возмущённый… Отец, что ли? — Мочалов и Селезнёв стояли перед ним, опустив головы, как школьники, получившие двойки. Даже возражать перестали. Ощущение вины передалось самому Павлу, он невольно замер, словно тоже очень в чём-то виноват.

— Слушай, Слава, — сказал Иващенко, останавливаясь перед Селезнёвым. — Может, тебе пойти в цех? — Скажем, подручным… Вон как ты раздобрел, ручки белые. Этак, чтоб дать отдых языку. Поговорка есть: в семье не без урода. Неужто тебе так интересно быть уродом в нашей хорошей семье? — Уродом — это что, интересно? — Неужто тебе интересно? — Ответь.

Селезнёв молчал. Недружелюбно взглянул на Павла и тотчас опустил глаза.

— Пожалуй, я выйду, я вам мешаю, — понял Павел.

— Это ему мешаете, — возразил Иващенко. — Нам вы не мешаете. Ты что-нибудь имеешь сказать, Лев? -

— Придётся сделать выводы…

— Давайте делать. Первый вывод — о комсорге. Вот что выходит, когда он уезжает, оставляет без своего глаза.

— Так! — решительно-мрачно кивнул головой Лев.

— А второй вывод — о людях, которые с малой головой попадают на большой пост. Таких надо изгонять. Из-го-нять. Слышишь, Селезнёв, это я говорю о тебе.

— Слышу…

— Вот поживёшь, поработаешь, как все другие на производстве, может, ты ещё что-нибудь и поймёшь. Пост… что же, пост содействия стройке домны как будто уже и не нужен. Хотя я считаю, что его и не было. Так, вывеска одна, мыльный пузырь.

— Я всё-таки старался…— пробормотал Славка.

— Якобы! Ты всем умеешь пыль в глаза пустить, что якобы ты стараешься! До того, что сам поверил, будто ты стараешься. Вот-вот, об этом-то мы и говорим. Есть работа, а есть якобы работа. Ребята, ребята, неужели это интересно: быть в жизни этаким «якобы»? -…

Воцарилось молчание. Славка стоял бледный, осунувшийся — таким Павел его ещё не видел, представить даже не мог.

— Говоришь, три дня у тебя есть? — другим тоном спросил Иващенко у комсорга.

— Уже два с половиной. Да это неважно. Вы такое рассказали… задержусь уж.

— Поедешь. А потому время будем ценить. По домам. Митинг завтра утром, то есть уже сегодня.

Все зашевелились, комсорг взял со стола чемоданчик — видимо, так с автобуса и приехал сюда. Пошли по коридору, сразу заговорив о постороннем, что-де заносы на дорогах, обещают тридцать пять градусов мороза, в школе занятия отменили. Внизу Иващенко спохватился:

— Идёмте ко мне домой, что вам на стульях спать-то? -

— Если я пойду, — сказал Павел, — то уж просплю до утра, а я хочу посмотреть…

— Гм…— с любопытством посмотрел на него Иващенко. — Неужто так зацепило? -

— Зацепило.

— Всё будет нормально. Металл идёт. Силком не тащу, но ежели… раскладушка у меня дома всегда в готовности.

Павел отказался. Постоял, глядя, как уходят, скрипя по снегу подошвами, трое разных людей — устало, с ворохом проблем. Он только прикоснулся, только подглядел, а для них это жизнь, сама суть жизни, которой они отданы с головой… «Ничего этот Лев, — подумал, он, — крепкий, хоть он больше и молчал, но этот не пустозвон, весомый какой-то. Жаль, что я его раньше не узнал. Ничего, всё наладится…»

Странно опять: скажи кто-нибудь ему неделю назад, что он будет так близко к сердцу принимать все общественные дела где-то далеко на металлургическом комбинате, не поверил бы… А сейчас очень захотелось остаться, узнать, что же будет делать этот Лев Мочалов; похожий и на композитора, и на спортсмена, и на юриста одновременно, какие будут собрания, и как будут кричать о работе, и переломится ли Селезнёв — ну, хоть не уезжай совсем, оставайся тут и живи.