Анатолий Кузнецов: Огонь

Был он из какой-то очень уж многодетной семьи, жили в бараке под косогором. Остротой ума не отличался, звёзд с неба не хватал. Обноски старших братьев вечно донашивал. Однажды пришёл в школу — башмаки проволокой подвязаны. Что-то ему выписывали, помнится, помощь какую-то.

А в общем, серый был, малоспособный ученик, как говорят, середняк середняком. И, пожалуй, больше всего шансов встретить в Косолучье именно его. Такие трудятся и трудятся себе мирно, на месте. По логике жизни, пожалуй, он сколотил себе домишко, огород при нём, поросёнок в хлеву. А то взял участок в общественном саду. В получку выпивает и ссорится с женой, в остальное время она его пилит. Покупает по два-три билета лотерей, ходит проверять, но выиграл только однажды рубль. Премий не получает, на досках почёта не висит. Ему всегда с таким трудом вдалбливалось то, что другие схватывали на лету.

ВИТЯ БЕЛОЦЕРКОВСКИЙ — вот кто схватывал всё с лета. Был самой яркой личностью класса, если не школы. Парень из хорошей, культурной семьи, единственный сын, всегда очень ухоженный, чисто и модно одетый, изящный, с лёгким налётом этакого молодёжного снобизма XX века.

Мама у него была очень начитанная, интересовалась искусством и сыну усердно прививала любовь к нему. Он всегда был в курсе самых свежих новинок, самых модных веяний, удивлял знанием последних достижений культуры. Единственный из всего класса читал Норберта Винера, хорошо уже тогда знал живопись Пикассо, имел записи Стравинского и Бени Гудмана. Для тех, кто с ним общался, он был просто клад новостей.

Папа его, значительный специалист металлургии, построил небольшую дачку в бору, километрах в шести от посёлка, но так как был вечно занят, то на эту дачку родители выезжали редко, а Витька тут-таки и воспользовался этим на полную катушку. «Гнездо культуры века» там образовалось, как он сам назвал.

Он выпросил у матери и перевёз туда прекрасный по тем временам приёмник «Минск» с приставным моторчиком собственного изготовления. Далее, целый ящик пластинок, половина импортные — папа понавёз. Магнитофоны тогда только-только выходили, так у Витьки уже было какое-то страшное чудовище, однодорожечная запись, скорость — девятнадцать, и он ночами сидел, ловил по приёмнику джазы и писал. И сочинял страшно сложные, глубокие стихи.

Компания сложилась по принципу велосипедному. Ребята, у кого были велосипеды, закатывались к Витьке в «гнездо», бывало, каждый вечер подряд, слушали, смотрели, спорили до ночи. Дача эта была просто клад. Кричали до хрипоты, а то и кулаками начинали махать.

Потому что компания собиралась весьма разношёрстная. Например, тот же Федька Иванов — совсем чужеродное тело. Другие при нём говорили, щеголяли терминами, именами — он только рот разевал. Но приезжал часто, старательно на едва живом, насквозь проржавевшем велосипеде брата, с такими ветхими камерами, что каждые пятнадцать минут надо было останавливаться и подкачивать их.

К огорчению мамы, Виктор увлекался физикой и математикой. И надо сказать, что способности у него ко всему были блестящие. Пропасть талантов, сплошные таланты. Когда он говорил, все моментально затихали и слушали. Решающее слово в спорах принадлежало ему.

Никто не сомневался, что Виктор Белоцерковский будет выдающимся человеком — может, знаменитым учёным, физиком, исследователем, блестящим философом, а то, гляди, и поэтом…

Павел с признательностью подумал сейчас, что ведь он многим обязан Витьке: имена Ренуара, Гогена, Мане, понятие о новейших стилях и направлениях в музыке, литературе, архитектуре — всё это впервые он узнавал в «гнезде». Что же было с Белоцерковским дальше? Очень странно, что до сих пор его имя нигде не появилось в печати, например. А может, как это теперь часто бывает, гремит он в какой-то узкой области, где только специалисты знают друг друга.

СЛАВА СЕЛЕЗНЁВ был самым преданным другом Виктора. Он вроде был и помоложе на годок, тоненький такой, как девочка, с ломающимся голоском, слабачок — в драках только зритель-болельщик, и в довершение всего отчаянно картавил. Одна его фраза стала в компании поговоркой, едва только садились на велосипеды: «Гебята! Гванём чегез гогу!» Он не обижался, смеялся вместе со всеми.

Вот Славка, этот был просто влюблён в Виктора. Слушал его, разинув рот. Дневал и ночевал бы у него. Трогательно было видеть их нежную дружбу.

Безграничный оптимист, всем улыбающийся и готовый услужить, добряк Славка был, к сожалению, лишён абсолютно всяких талантов. И, может, потому он был жестоко уязвим. Что Белоцерковский усваивал играючи, то Селезнёв постигал ценой отчаянной долбёжки. А к чему Белоцерковский прилагал усилие, то Селезнёву было вовсе не по плечу…