Юлиан Кавалец - Современная польская повесть - 70-е годы

Зарыхта почувствовал себя неловко, ему не поправилось подобное совпадение, тем более что он по-своему любил Людмилу и Болека и вместе с тем с годами все более ценил Ирену. Но отступить уже не мог, поэтому вошел в маленькую комнату, притворил за собой дверь, молча приблизился к Людмиле, поцеловал ей руку, потом повернулся и стал перед Иреной, обратил внимание, что и с ней беспощадное время — а может, последствия внезапного удара — обошлось жестоко, приложился к ее узкой, выхоленной руке и лишь потом, потрепав по плечу Болека, обнял его. И все это молча, без единого слова.

Зарыхта вздохнул. Не для того, чтобы демонстрировать сочувствие или грусть: попросту его продолжала донимать духота. Снял пальто, поскольку в приемной было жарко, присел у стены, между двумя враждующими сторонами. Поглядел на эту троицу. Что за парадокс, Барыцкий, доселе разделявший этих людей, теперь вот таким образом соединил их. Еще раз вздохнул, прикрыл глаза и из-под опущенных век — по своему обыкновению — принялся наблюдать.

Больше всех интересовал его Болек. Парень вопреки ожиданиям Барыцкого избрал физику, область, чуждую легким успехам. Не то что Янек, который сразу же пырнул в глубины социологии и уже на первом курсе блистал своей эрудицией, начитанностью. Ханна заботилась и о том, чтобы сын изучал языки. И Янек стриг купоны: поспевал всюду, где его английский, французский, русский могли пригодиться. Всюду — то есть преимущественно в молодежных организациях, на симпозиумах, съездах, совещаниях. Был гидом, сопровождающим, председательствовал — его блокнот запестрел адресами друзей со всего света. Ханна этим очень гордилась. Пока Янека не занесло в одной из домашних дискуссий:

— Я гражданин мира! Прежде всего!

Ханна взглянула на Кароля.

— Такова нынешняя молодежь. Может, это и есть то новое качество, о котором и мы мечтали?

— Возможно… — призадумался тогда Зарыхта.

Болеслав Барыцкий, которому было под тридцать, вопреки нервотрепке и усталости все еще выглядел юношей. Барыцкий когда-то заметил не без иронии, что его сыночек — соцпрагматик и этот свой прагматизм превратил в некое подобие универсального орудия познания. В устах Барыцкого это не прозвучало тогда слишком гордо, но подобная жизненная позиция позволяла Болеку избегать ловушек. Сочтя, что так будет разумнее, он держался особняком. Потом признался Зарыхте: — Ведь я знал цену крикунам и догадывался, что за разглагольствованиями о свободе кроется левацкий догматизм.

Несмотря на то что время было бурное, Болеслав нашел свой путь, свое место. Он не мог сравниться с блестящим Янеком-Джоном. Обстоятельно, шаг за шагом делал свою не бог весть какую научную карьеру. Не добивался ослепительных успехов, никто не считал его гением.

Зарыхта интересовался судьбой Болека и знал о нем почти все — благодаря Ванде, которая, как и Янек, дружила с молодым Барыцким с детства. Поэтому был наслышан не только о перипетиях, связанных с нелегкой защитой его кандидатской диссертации, но и никому, кроме семьи, не известном эпизоде из биографии этого очкарика, не очень-то приятного в общежитии. Когда Болек оказался на стажировке в Швейцарии, ему навязался в друзья некий странноватый тип, тоже страстный альпинист. Все было «о’кей» вплоть до того дня, когда этот молодой человек из-за океана предложил Барыцкому работу в известном концерне, причем на фантастически выгодных условиях.

Болек деликатно отшил псевдодруга, не теряя — благодаря своей практической жилке — реалистического взгляда на это предложение. Ванда видела письмо, в котором ему предлагалось место и уточнялись условия.

— Соблазн был велик, — рассказывала она тогда отцу. — Но Болек утверждает, что речь шла скорее о его фамилии, нежели о квалификации. Так он утверждает. Но, может, это только его комплекс.

С минуту помолчали.

— А Янек… — вздохнул Зарыхта.

Услыхав имя брата, Ванда вспыхнула, она все еще не простила его.

— Для Янека родина там, где ему лучше. Эдакая своеобразная мораль.

— Думаешь, что ему там хорошо? — поморщился Зарыхта.

Можно было, конечно, проводить аналогии: мы потеряли Янека, Барыцкий потерял Болека. Но у тех конфликт обыкновенный, житейский, поправимый, — так думает теперь Зарыхта. И вдобавок чувство стыда. Досадно признаться самому себе, что известие о том, якобы у Барыцкого испортились отношения с сыном, доставило Зарыхте почти удовлетворение. Значит, не только я…

— Это нормально, — преуменьшала Ханна. — Молодой мужчина созревает, бунтуя против отца.