Анна Старобинец - Убежище 3/9

Девица пронзительно визжит.

Парень растерянно прохаживается по помещению с журналом в руках.

– Перестань орать, – говорит он. – Лучше помоги мне искать. Его нужно убить. По-моему, он ядовитый. Судя по виду…

Из последних сил я двигаюсь вдоль стены и выбираюсь из Интернет-кафе. Вернуться в свою паутину я теперь не могу – они найдут меня там. Поэтому я направляюсь в трюм.

Одна лапа отваливается от меня, пока я ползу. Кое-как я все-таки добираюсь до места, в котором собираюсь умирать. Я останавливаюсь, и тело мое как-то само собой перекувыркивается брюшком вверх. Я лежу на спине, мои лапы конвульсивно подергиваются, сжимаются и разжимаются, сплетаются и расплетаются – но уже все реже и реже. Постепенно я перестаю чувствовать боль и проваливаюсь в липкую, холодную темноту.

Из темноты ко мне выходит невысокий человек. Он садится рядом со мной на корточки – и тогда я вижу, что это мой сын. Голова его гладко выбрита, по бледной, отливающей синевой коже тянется шрам. Он трогает меня мизинцем, тонким и прохладным. Он гладит мои лапки, распрямляя их. Гладит мои красные пятна в форме песочных часов. Потом он переворачивает меня на живот и гладит черную блестящую спинку. Он говорит:

– Не сейчас и не так.

Он осторожно поглаживает мое поникшее жало и ранку на месте оторванной лапы. Он говорит:

– Потерпи немного. Я возьму тебя в Убежище, но для этого тебе нужно вернуться в Россию. Потерпи, ладно? В Убежище мы будем все вместе…

Я хочу сказать, что сегодня читал про Убежище – но не могу. Не могу говорить.

Он снова теребит мое жало. Он говорит:

– Укуси меня, и тебе станет лучше.

Я хочу ответить, что ядовит и опасен, но не могу.

– Кусай, – говорит мальчик. – Мне ничего не будет. Во-первых, меня здесь нет. А во-вторых, ты вообще заблуждаешься. Яд самцов каракурта безвреден для людей. Только самки опасны…

Безвреден. Мой яд безвреден… Обида и бессилие скапливаются и твердеют у меня в животе. Я напрягаюсь и жалю его в палец – в этот палец, который гладил меня.

– Хорошо, – говорит мой сын и растворяется в темноте.

Когда я просыпаюсь, мне действительно лучше. Я снова могу ползать. А на месте оторванной лапы уже режется новая.

Ночи над рекой Смородиной не сменялись днями. Это была одна длинная, неподвижная, безнадежная ночь.

Маша часто смотрела на луну: только луна менялась. Медленно таяла, становилась плоской и блеклой – а потом снова набухала и обрастала плотью.

Теперь луна была круглая, ярко-желтая и очень объемная. Не как светящаяся переводная картинка, приклеенная к черной поверхности неба – а как гигантская мертвая планета. Посреди космоса.

Теперь – когда луна стала такой – на мост пришла женщина с всклокоченными медно-рыжими патлами. Совершенно голая. У нее были кривые, мужиковатые, волосатые ноги, обвисший мешковидный живот и длинные-длинные груди, закинутые за спину, точно концы зимнего шарфа. В одной руке она держала большой кухонный нож. В другой – собачий поводок.

Рядом с женщиной, тесно прижавшись к ее левой ноге, шел волк.

Увидев Машу, волк полуприсел, поджал хвост, вздыбил жестким испуганным гребнем серебристую шерсть вдоль позвоночника и наморщил верхнюю губу, обнажив черные десны и длинные влажные зубы.

– Лежать, – сказала женщина.

Она отбросила поводок и вытянула вперед руку с ножом. Волк осклабился еще шире и улегся на мост. Белыми своими глазами посмотрел вверх, на эту руку. На этот нож.

– Раз – уходили… – монотонно проговорила женщина, – …два – их окликнули…

Волк полуприкрыл глаза и стал тихо скулить.

– …три – заманили… разноцветными бликами… четыре – заменили…

Волк на секунду умолк, а потом снова не заскулил даже, а как-то засвистел – тоненько и тоскливо.

– …под кожей суставы… пять – ничего внутри не оставили…

Волк свистел, высунув дрожащий язык. Под ноздрями его и в уголках глаз скопились маленькие прозрачные капли.

– …зародыши жизни в хрустящей тине – шесть – показали, и семь – простили… пустыми глазами отпустили…

Женщина размахнулась и воткнула нож волку в спину, по самую рукоять. Он пронзительно завизжал, выгнулся дугой, задергал задними лапами и обмяк. Слезящиеся его глаза остекленели. Розовый длинный язык безвольно свесился из пасти, распластался по мосту.

Она наклонилась и выдернула нож – длинные груди-змеи соскользнули со спины и закачались над волчьим трупом. Тем же ножом женщина сделала разрезы на внутренней стороне всех четырех волчьих лап и хвоста. Подцепляя шкуру пальцами и ножом, стала стягивать ее сначала с задних лап, потом с передних. Кончики волчьих пальцев она аккуратно обрезала изнутри – так, чтобы когти остались на шкуре.