Анна Старобинец - Убежище 3/9

– Нет, не умею, – ответила Люси. – Зато я умею другое.

– Трепать языком?

– Вот именно.

– И как нам это поможет?

– Очень просто. Ты будешь играть. А я буду – ну, скажем, твоей домохозяйкой. Уборщицей. Буду ходить по комнате и вытирать пыль. Буду приносить вам кофе с бутербродами. Убирать со стола. И все время бормотать себе что-то под нос. Мы разработаем систему условных знаков… то есть слов. Ты будешь знать все их карты, – она говорила возбужденно, то и дело облизывая сухие губы липким языком. – Ты ведь хочешь?

– Нет.

Я ответил, что вполне могу играть без ее помощи. Что мне достаточно зеркала на стене. Достаточно того, что я умею делать с рубашками карт. Проблема только в компании. Здесь, в Риме, да и вообще в Италии, у меня нет знакомых русских, и мне просто некого приглашать.

– Будет тебе компания, – сказала Люси. – Я найду. Но только если это будет общее дело. Если будет, как я предлагаю.

Люди приходили почти каждый вечер. Люси сняла с двери «рабочего кабинета» свою дурацкую табличку, и мы стали играть там. За столом, накрытым зеленым сукном. Она не разрешила мне убрать со стола эту тряпку, а большое зеркало в золоченой раме перетащила в спальню – на всякий случай, чтобы я не мухлевал. Чтобы слушал только ее.

И я слушал. Она слонялась по комнате с тряпкой и недовольно бормотала что-то про пыль, грязь, лодырей и бездельников. Гости сначала раздраженно оглядывались на нее и тихо чертыхались, потом просто переставали замечать. Она тоже не обращала на них никакого внимания. Она убаюкивала их своим шепелявым ворчанием.

– Сидят тут…

Туз…

– Все вечера напролет…

Червей.

– Делать вам, что ли, нечего?

Дама, валет…

Она была хорошим напарником. Мы очень неплохо зарабатывали.

Тот вечер ничем не отличался от всех предыдущих. Мы сидели за зеленым столом. Она кружила по комнате, подтирая несуществующую пыль и оставляя на мебели жирные отпечатки своих вечно перепачканных пальцев. Она приносила нам сухое вино, одну бутылку за другой. Она с грохотом ставила бутылки на стол и злобно косилась на гостей, заглядывая украдкой в их карты. Она говорила. Я слушал.

Я проиграл.

Я слишком поздно понял, что она говорила не то. Запутывала меня, перевирая их карты.

Когда они ушли, пьяные и довольные, она захихикала. Я не стал разбираться. Не стал спрашивать «почему» и «зачем». Я схватил сумку и засунул туда только свое. Только то, что могло мне понадобиться для работы: колоду карт, листы ватмана, карандаши, кисти, баллончики с краской, маленькие ножницы, перочинный ножик, пару иголок… Взял немного денег – ровно столько, чтобы хватило на ночь в гостинице и на обратный билет в Москву. И ушел, хлопнув дверью.

Она молча наблюдала за мной, пока я собирался. Только когда я вышел из дому и бысто зашагал прочь, она высунулась из окна и стала орать сварливым, срывающимся голосом:

– …Возвращайся немедленно! Возвращайся, а то хуже будет! Слышишь, ты? Я приказываю! Я не разрешаю тебе уходить! В последний раз говорю! Я этого так не оставлю! Ты пожалеешь! …Нет моей силе конца… Выпускаю я на тебя силу могучу, – голос ее вдруг зазвучал тише и спокойнее. – …Во все суставы, полусуставы, во все кости и полукости, во все жилы и полужилы, в глаза и в сердце, в грудь и в утробу, в руки и ноги…

– Ты сумасшедшая! – огрызнулся я снизу и ускорил шаг.

Из окон соседних домов стали высовываться люди, лениво прислушиваясь к нашей перепалке на незнакомом для них языке.

– …И ничем ты не сможешь отговориться… Ни заговором, ни приговором, и ни стар человек, ни млад не отговорит тебя своим словом… Кто из моря всю воду выпьет, кто из поля всю траву выщипет, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучу не увлечь…

Я уходил от нее в душную беззвездную ночь, а она все бубнила и бубнила мне вслед – и, кажется, плакала. Я вдруг понял, что ни разу еще не слышал, чтобы она плакала. И еще понял, что мне ее совершенно не жаль. Я был зол, раздражен – и счастлив, что вырвался.

На следующий день меня посадили в тюрьму.

Потом пришел Трехголовый. Он был одет в большую, разъехавшуюся по швам футболку с мультяшным розовым львенком и надписью «The Lion King».

Он шел, неуклюже переваливаясь с боку на бок, процарапывая острыми своими когтями глубокие борозды в поверхности моста, лениво волоча за собой огромный чешуйчатый хвост.

Ему было неудобно идти: две передние лапы – покрытые зеленоватой чешуей, бессмысленно мощные – росли совсем впритык друг к другу, и переставлять их нормально Трехголовый не мог.