Илья Штемлер - Сезон дождей

– Террористы, – подхватил гид, – давно бы о них забыли, если бы не ваша Россия с ее политикой. Арабы не дураки, понимают, что жить в мире с Израилем не так уж и плохо. Где им найти еще работу, если не в Израиле! Не у своих же шейхов. А Россия поддерживает жар в тлеющих углях. И сама на них когда-нибудь погорит. Да и уже горит. Если бы Россия не ерничала, скрепилась честной дружбой с Америкой, не пыталась бы сидеть в рваных штанах сразу на двух стульях ради своей сиюминутной, копеечной выгоды, все было бы иначе, Наумыч. Придет время, когда арабы дадут России хороший урок предательства. И Чечня, вместе с Афганом, покажется детской забавой. Только не с кого будет вам спросить. В России всегда нет виноватых, кроме евреев. Даже подлеца Сталина выгораживают – такой уж народ жалостливый. Я, Наумыч, здесь многое понял. Конечно, в этой стране наряду с хорошим много и дурного. Хитрости, жадности, злобы. Когда большая скученность, людские пороки проявляются острее. Словно подведенная к критической массе материя. Я все понимаю и отношусь с иронией и снисходительно. Но есть на этой земле нечто особое – то ли в воздухе Палестины, то ли в истории. Особая вера в человеческий дух, в человеческое достоинство. И я убежден, что все туристы, да и вы в том числе, незаметно для себя вернетесь отсюда чуточку другими. Лучше или хуже – не знаю, но другими.

Шимон Бен-Зеев полез в широкий нагрудный карман и вынул блокнот, вырвал из него листок и протянул Евсею Наумовичу.

– Что же мне просить у Бога? – оробел Евсей Наумович.

– У вас нет проблем?

– Проблемы есть.

– Вот и пишите, – гид достал ручку. – Пусть Ягве за вас их решает.

Евсей Наумович покачал головой и взял листок и ручку. Его охватил испуг, словно он воочию представал перед Богом. Евсей Наумович жалостливо покосился на резкий профиль бывшего полицейского города Хайфы.

Шимон Бен-Зеев выжидал с таким упрямством, словно лично был заинтересован в записке Евсея Наумовича к Богу. Что это он, на самом деле? Хочет узнать что-то мое сокровенное? Евсей Наумович разгладил листок и задумался, удивляясь важности момента. Мистика и только. Ручка оказалась тяжелая и какая-то литая, словно крупный патрон.

Преодолевая смущение. Евсей Наумович написал несколько слов.

– Хотите прочту? – проговори он, возвращая ручку.

– Ни в коем случае! – воскликнул гид. – Это великая тайна. Вы заключили союз с Богом! И никто не должен об этом знать, только вы и Он.

Шимон Бен-Зеев достал из бокового кармана черную кипу, протянул Евсею Наумовичу и жестом обозначил дальнейшие его действия.

Евсей Наумович надел на голову кипу, сложил листок и поплелся к Священной стене.

Многочисленные зеваки, сидя на скамейках, жевали какую-то еду, запивая соком и водой. Женщины молча приглядывали за ребятней, что шумно дурачилась по мере сил, – в Израиле не принято вгонять детей в какие-либо рамки, те и садились на голову. Молодые люди читали, пялились в экраны ноутбуков, некоторые пары беззастенчиво целовались, ничуть не смущаясь ни посторонних, ни самого Ягве, незримо присутствующего в этом священном месте.

Евсей Наумович обошел свирепого вида пожилого еврея с автоматом через плечо, который дежурил у входа на паперть у Стены и следил, чтобы на паперть не ступила нога какой-нибудь вражины.

Площадка у самой Стены Плача, отведенная для женщин, была переполнена, основная, мужская – малолюдна. И появление робкой фигуры Евсея Наумовича было встречено особым вниманием женщин – Евсей Наумович это чувствовал. Представляю, какой у меня дурацкий вид в этой кипе, думал он, то и дело проверяя ладонью, не слетела ли она с головы.

Крупные морщинистые плиты стены пахли сухим песком и нагретым камнем. Расщелины между плитами проросли стеблями дрока и полыни, были забиты скрученными или сложенными листками бумаги.

Евсей Наумович скосил глаза. Неподалеку от него беседовал с Богом тощий мужчина с опущенными в экстазе веками. Его голову прикрывали сразу две кипы – белая и черная. Внезапно дважды еврей остановился, окинул взглядом Евсея Наумовича, что-то недовольно буркнул и вновь, с удвоенным усердием, принялся раскачиваться, клянча что-то у Бога.

Дольше стоять истуканом у Стены было неприлично. Евсей Наумович разглядел подходящую щель и, виновато оглядываясь, принялся запихивать в нее свой листочек.

Поначалу почудилось, что он еще в автобусе, а ровный гул не что иное, как шум двигателя. И в первое мгновение, раскрыв глаза, Евсей Наумович с недоумением разглядывал потолок, принимая его за странную игру красок палестинского неба. Но уже в следующую минуту сообразил, что он в гостинице, что сейчас утро последнего дня пребывания в Израиле. А гул не что иное, как рокот моря.