Антон Понизовский - Принц инкогнито

Там был праздник. Там было много комнат. Там звонко смеялись, там все любили и знали друг друга, болтали, чокались, все были заодно — и ждали только меня.

Да, меня принимали как своего — в тайное братство, только для посвящённых, в рыцарский орден. Опасности и добычу делили на всех.

Мои грёзы переливались и размывались лучами: за горящими в темноте окнами всего было в избытке — свободы и приключений. Там всегда было лето. Девушки, тоже, конечно, сказочные, с накрашенными глазами, в лентах и драгоценных манящих нарядах; светилась тёплая кожа, скользила упругая ткань (атлас, шёлк), и всё во мне тянулось туда будто скользкими нитками, волоконцами… Мне было жарко и тесно внутри моей комнаты, внутри шершавой одежды, тесно внутри груди, рёбер, кожи, я казался себе слишком вялым и тёплым, разбухшим, я не знал, что мне сделать с собой, с этим мучительным млением, как избавиться от себя, как мне выбраться, вывернуться из себя самого: разрезать себя, расцарапать, как вытащить, выдернуть из себя эти болезненные напряжённые струнки…

Мне вспомнилось, как ты щёлкала зажигалкой и обжигала торчавшие нити, они мгновенно сворачивались, оплавлялись. Я выдвинул ящик со всякой всячиной: фломастерами, значками, обрезками лент… Также имелись ножницы, твоя старая лупа для вышивания, пузырёк с остатками йода, спички.

Я чиркнул спичкой. Поднёс её к подоконнику.

На подоконнике выскочил тёмный язычок сажи, поползла капля краски. Спичка быстро потухла. То место, которое я поджигал, осталось чуть тёплым, чуть липким. Нет, этот спичечный огонёк был слишком слабеньким, чтобы расплавить мою мучительную тесноту… И меня осенило. Я вынул из ящика твою нагрудную лупу для шитья — и зажёг новую спичку, глядя на неё сквозь линзу.

Огонь развернулся, растёкся широкой лентой, как лава. Теперь в нём была настоящая мощь. Он разрастался и раскрывался, как флаг, как дворец, как империя, как Арагон и Кастилия, Каталония и Карфаген. В нём трубило и барабанило торжество: всё острое и мучительное расплавлялось в огне, он был моей властью, моим могуществом, моим гимном. Росли цитадели и площади, полные чёрными толпами, метались факелы. Вспыхивали фейерверки. Ревели землетрясения. Разверзались огненные пещеры…

Мне обожгло пальцы — и я понял, что мне больше не жарко, не тесно, я снова могу дышать.

Теперь следовало подумать о том, как уничтожить следы.

Прежде всего, нужно было проветрить. Надев на себя всю тёплую одежду, которая нашлась в комнате, и закутавшись в одеяло, я настежь открыл окно. Воздух был ледяной. Стараясь не слишком дышать, я попробовал оттереть бумажным комком (по-морскому «жвачкой») жёлто-коричневые пятна на подоконнике: пятна стали немного светлее, но не исчезли. Поразмыслив, я взял пузырёк из-под йода, поплевал туда, и поверх жёлтых пятен накапал остатки йода. Положил рядом пустой пузырёк. Якобы уронил, пролил йод. Что мазал?.. какую ссадину?.. завтра соображу.

За хлопотами я забыл про общежитие и про музыку. Когда запах выветрился, за окнами было тихо, черно.

Пожалуй, больше мне за одиннадцать лет нечего вспомнить. Однажды, нагнувшись за тапком, я понял, что наклоняться мешает живот. По пути в туалет остановился из-за одышки.

В твоём взгляде я иногда ловил… нечто очень похожее на уважение. Уважительную опаску. Как будто твой сын превратился в какое-то неведомое существо. Кстати, я подозреваю, что ты не до конца поверила в моё внезапное сумасшествие. Мне кажется, ты кричала и плакала, чтобы меня испытать, — и со временем, когда убедилась в том, что я последователен в своём решении, — ты просто приняла новые правила.

Это так?..

…Да, пока не забыл! (Я последнее время всё забываю.) Большое тебе спасибо за штаны, мне в них очень удобно. Я специально искал в интернете, зачем нужен такой миниатюрный кармашек, предлагались разные версии: для монет, для перочинного ножика, для презервативов, для золотых самородков… У меня ничего этого не было, но кармашек в результате очень пригодился.

В общем, спасибо. Вельветовые рубчики стёрлись, но штаны до сих пор очень хорошие, мягкие. И такого красивого, правильного геральдического цвета, гёльз.

Последние месяцы, которые мы провели вместе с тобой, остались у меня в памяти как самое лучшее, самое мирное время. Наши ежевечерние процедуры… Вообще, скрупулёзность была тебе совершенно не свойственна: раньше, когда приходилось следить за временем и регулярно кормить меня, мерить мне сахар, давление — да и просто ходить в магазин, мыть посуду, — ты постоянно срывалась, взрывалась… Но в последние месяцы стихла, со странной нежностью мыла и насухо вытирала мою ступню, между пальцев и пальчик за пальчиком, стригла ногти… как будто мне снова три года, пять лет.