Патриция Хайсмит - Тот, кто следовал за мистером Рипли

Суммы, которые Плиссон выделял своей дочери налогами не облагались, так как передавались наличными. Те десять тысяч франков, то есть, при хорошем курсе, около двух тысяч долларов, которые поступали Тому от компании Дерватта тоже проходили мимо носа налоговой инспекции — они поступали из Швейцарии в виде чеков, поскольку до того «отмывались» через Перуджу, где находилась художественная школа имени Дерватта, хотя кое-что поступало прямо от продаж Бакмастерской галереи. Кроме того, Том имел десять процентов прибыли от продаж продукции магазинов сети «Дерватт» — подрамников, шпателей, мольбертов и прочего; но в любом случае переправлять деньги из Италии в Швейцарию было гораздо безопаснее, чем из Лондона прямо в Вильперс. Помимо всего этого, были еще отчисления от дарственной на имя Тома от Дикки Гринлифа — в виде ценных бумаг. Первоначально эта сумма составляла около четырехсот, но теперь возросла до восемнадцати сотен долларов ежемесячно. Как это ни странно, с этих денег Том честно выплачивал довольно кругленькую сумму, взимаемую в США. В этом была своя ироническая справедливость, поскольку дарственная была поддельной: Том сам «завещал» себе эти ценные бумаги, и подпись, которую он поставил в Венеции под документом после смерти Дикки, была им тоже подделана. Если все это подсчитать, то выходило, что содержание Бель-Омбр обходится ему просто в копейки.

Через четверть часа прилежных усилий у Тома голова пошла кругом. Он встал и закурил сигарету.

«Вообще-то мне грех жаловаться», — думал Том, глядя в окно. Доход от компании «Дерватт» он задекларировал во Франции, но только частично, указав в качестве источника дохода «Дерватт Лимитед». Он вложил деньги во французские акции, кроме того, приобрел несколько ценных бумаг американского казначейства и каждый раз, как законопослушный член общества, указывал процент прибыли. Во французской декларации он должен быть приводить лишь доход, полученный в пределах Франции, тогда как для налоговой службы Штатов полагалось указывать все доходы, независимо от месторасположения их источника. Том получил французское гражданство, хотя свой американский паспорт хранил до сих пор. Все ежемесячные отчеты Тому приходилось дублировать на английском, так как Сольвей занимался и его расчетами с налоговой инспекцией Штатов.

«От всего этого и одуреть недолго», — подумал Том. Бумаги — истинное проклятие для всех граждан Франции. Для того, чтобы оформить, к примеру, простую страховку на медицинское обслуживание, каждому надлежит заполнить неимоверное количество всяческих анкет — даже если у него нет ни гроша за душой.

Несмотря на природную склонность к математике, бледно-зеленые, аккуратно разграфленные листы, где наверху колонки следовало вписать полученную сумму, а внизу зафиксировать остаток, наводили на Тома невероятную скуку, и он не удержался от проклятия. Ничего — еще одно усилие, назначенные им самим шестьдесят минут истекут — и делу конец. Правда, это финансовый отчет за июль, а сейчас уже август кончается.

Том вспомнил о Фрэнке, который, вероятно, именно теперь трудился над описанием последнего дня своего отца. Время от времени до Тома доносился стук пишущей машинки, а один раз его слух уловил что-то похожее на стон. Мучается, наверное, парень. Звуки машинки иногда надолго стихали, похоже, какую-то часть признания Фрэнк писал от руки. Том взялся за последнюю, самую маленькую пачку — счета за телефон, воду, электричество, ремонт автомобилей. Наконец с ними было покончено, и все они — за исключением погашенных чеков, которые по закону должны были храниться в банке, были вложены в отдельный конверт, а тот, вместе с другими такими же отчетами за месяц, — в большой конверт, адресованный Пьеру Сольвею. Том запихнул запечатанный конверт в левый нижний ящик стола, поднялся с чувством исполненного долга и с наслаждением потянулся.

В этот момент снизу до него донеслись звуки рок-н-ролла Элоиза поставила одну из своих любимых пластинок — Лу Рида. Том прошел в ванную, ополоснул лицо и взглянул на часы. Бог мой — без десяти семь! Пора поставить Элоизу в известность о прибытии гостя.

В холле он встретил выходящего из своей комнаты Фрэнка.

— Я услышал музыку, — объяснил он. — Это радио? Ой, нет, пластинка!

— Элоиза поставила. Давай спустимся к ней.

Вместо свитера на Фрэнке была рубашка, видимо, он так спешил, что даже не успел заправить ее в брюки. На лице его блуждала неопределенная улыбка, и он, словно в трансе, съехал вниз по перилам лестницы. Видимо, он очень любил музыку. Элоиза включила проигрыватель на полную громкость и с увлечением танцевала одна, азартно двигая плечами и локтями. Когда мужчины вошли, она смущенно остановилась и убавила звук.