Луиджи Малерба - Итака навсегда

Поднялся и я — вроде бы помочь ей — и тихонько, так, чтобы Пенелопа не услышала, сказал, что никто не должен знать о возвращении Одиссея, ибо это может погубить и меня, и мой дом. Итак, ни слова никому, даже Пенелопе. Эвриклея шепнула мне, что хоть она и стара, но сердце у нее крепкое, как скала, а воля — железная. По-моему, она была счастлива, что ее и ее царя объединяет теперь такой важный секрет.

После омовения, когда Эвриклея смягчила мои ступни и икры маслом, мы в молчании принялись за легкий ужин. Наконец Пенелопа сказала, что пришло время расходиться, и попросила старую няню проводить меня туда, где мне уже приготовили постель.

Я последовал за неуверенно ступающей Эвриклеей через зал и шел медленно, делая вид, будто опираюсь на палку. Я понимал, что на Эвриклею положиться будет надежнее, чем на Пенелопу — такую сомневающуюся и погруженную в свои мрачные мысли.

Показав мне мое ложе, Эвриклея, прежде чем попрощаться, еще раз заверила меня, что сердце ее тверже камня, а ноля крепче железа. Подождав, когда я улягусь на большую воловью шкуру, она укрыла мне плечи мягкими овчинами, а поверх всего положила шерстяное покрывало. И только потом ушла, пожелав мне спокойной ночи.

Лежа без сна, одолеваемый мыслями, встревоженный речами Пенелопы, такой далекой, а возможно, смирившейся или даже решившей сдаться домогательствам самого знатного из женихов, я обратил внимание на то, что за колоннами поднялась какая-то возня: это возвратившиеся из палестры служанки устраивались на ночь вместе с самыми молодыми женихами.

Я слышал в темноте их перешептывания, хихиканье, сладострастные стоны, доносившиеся с постелей, сооруженных на скорую руку за колоннами и в углах большого зала. Безумная ярость затопила мое сердце, мне хотелось схватить меч и залить все вокруг кровью этих осквернителей моего дома, но нужно было подавить жажду мщения и дождаться подходящего момента, когда можно будет прикончить их всех до единого, заколоть, как скот. Только такой расправой я смогу смыть оскорбление и очистить Итаку от незваных гостей.

Терпи и эту муку, говорил я себе, как ты терпел козни злых богов, по чьей воле твои товарищи были сожраны Циклопом или погибли в морской пучине.

Приходится подавлять в себе воспоминания, которые на протяжении долгих лет определяли каждый мой жест, каждую мысль. Легкие, почти парящие в воздухе жесты и тяжелые, как свинец, мысли. Узнав в этом нищем страннике Одиссея, я с душевной болью поняла, что он утратил всякое доверие к женщине, делившей с ним годы счастья и молодости, радость, любовь и плотские утехи. Наши лучшие годы канули в прошлое, и Одиссей уже утратил способность распознавать тайные желания, на которые имеет право не только его жена, но и вообще каждая женщина.

Одиссею пришлось бороться с возникавшими на его пути сиренами, циклопами, морскими чудовищами, вот он теперь и сомневается во всем, никому не доверяет, полагая, будто все еще сражается с ополчившимся против него миром. Потому-то его возвращение так безрадостно и омрачено подозрительностью. Могу ли я простить Одиссею холодность, которой он отгораживается от жены, смотря на меня как на бездушный предмет?

Когда старая няня мыла ему ноги губкой, я старалась спрятать лицо в тени, но следила за каждым его движением, ибо хотела видеть, как Одиссей поведет себя, когда его узнают, а не узнать его было невозможно. Я видела, как встрепенулась Эвриклея, видела, как Одиссей зажал ей рот рукой, чтобы она молчала, и как он потом поднялся, босой, чтобы помочь ей сменить воду в лохани.

До чего же простодушен наш хитроумный Одиссей! И какими наивными считает он ближних своих! При осаде Трои его хитрость не раз приносила ахейцам победу, да и на обратном пути ему с помощью обмана удалось одолеть Циклопа, морских чудовищ и преодолеть тысячи других препятствий. Но с тем же упорством, которое ему помогает избежать многих опасностей, он ищет повсюду все новые трудности, а не найдя их, создает сам, словно ему постоянно надо испытывать свою доблесть и ум. Но я ведь не враг, замышляющий против него всякие козни, и не неверная жена. Что ж, если он сомневается во мне, я дам пищу его сомнениям; если он причиняет мне все новую боль, я поступлю с ним так же.

Я и так испортила ему игру, выказав безразличие к слухам о возвращении Одиссея на Итаку. Мне было легко притворяться, потому что Одиссей уже сидел рядом, у очага, и мне были не страшны ни враждебное море, нм всякие напасти, придуманные богами. Одиссей сидел рядом со мной в своих отрепьях и ломал комедию, опираясь, словно старик, на посох. Такое наивное лицедейство могло бы вызвать улыбку, если бы не мучающие меня дурные мысли и если бы я не боялась мечей и кинжалов женихов, засевших здесь, в его доме.