Моника Талмер - Евангелие от Марии или немного лжи о любви, смерти и дееписателе Фоме

Из— под полуприкрытых век наблюдал за нею всё-таки разбуженный движением Хасид. И только когда она, накинув длинную накидку, метнулась к двери, спохватившись, окликнул её.

— О, Господи…-прошептала она, остановившись.-Что же я натворила…

В тёмных глазах умного Хасида засветилось понимание.

Провожая Марию во внутренний двор, он вложил в её руку несколько динариев и отрицательно покачал головой, когда она попыталась возразить

— Останься ещё на одну ночь, Мария, -попросил он.-Выходит, я как будто и не готов ещё с тобой расстаться…

Теперь понимание засветилось в глазах у Марии.

— Нет, Хасид.-Сказала она.-Я не останусь у тебя.

— Почему же?

— Потому, что у меня тоже есть сердце. Или все твои ночи, или только одна.

Не выдержав её взгляда, он отвёл глаза.

— Счастлив будет тот, кому ты подаришь все свои ночи, Мария…-уклончиво сказал он.

Она подумала, что это, наверное, неправда, и не умеет она приносить счастье, уже потому хотя бы, что не знает, что это такое.

Дорога домой лежала через базар с тяжёлым запахом вяленой рыбы, заглушавший все остальные. Бойкие торговцы перекрикивали друг друга, нависая над прилавками, пытаясь поймать её взгляд, хлопали в ладоши, подмигивали, закатывали глаза, ломая привычную комедию. Купив немного сладких фиников и новый гребень, она спрятала оставшиеся деньги в складках одежды, заколола растрепавшиеся волосы и почти побежала домой, спасаясь от громких окриков и хитрых глаз. Недоброй была для неё Меджель, а ещё и этой ночью вдругбесследно пропала луна…

Ребёнком она не ждала ни от кого ни помощи, ни защиты, и убегала на морской берег, когда уходили оттуда последние рыбаки. Для неё в человеческих сердцах не было тепла, и её согревали камни, не остывавшие до полуночи, молчащие, но понимающие всё. Там забывались обиды, затихала боль, и снова заставляло жить ночное море…

Словно проклятие нависает над тем, кто нелюбимым приходит в этот мир, — и застывает вечными сумерками в глубине насторожённых глаз, ложится тёмной тенью на неулыбчивое лицо, окутывает невидимым саваном израненную душу, — и никогда уже не найти ему любви. Страшным нечеловеческим чутьём чуют люди этот разлитый в воздухе запах страдания и одиночества, вечный зов зла слышат из сердца, и идут на зов, и настигают добычу, и терзают жертву… И не ведают, что творят…

Каменная улица сменилась пыльной окраиной, большие дома — убогими хижинами с отсыревшими стенами. Громкоголосые пастухи гнали на луга сонных с ночи овец, и женщины с кувшинами шли за водой к колодцу, и полуголая черноглазая ребятня то и дело проносилась мимо, придумывая новые войны. Вот в чём дело было — в этих днях. В них не было ничего — только жара, пустота и бессмыслие… От зноя густел и слипался воздух, и страшно было дышать этим воздухом, и старые обиды снова превращались в чертей и разводили маленькие костры. Они были везде — на дне кувшина с водой, за веретеном, в старых сундуках; притаившись за неряшливо измазанными глиной стенами, поджидали на знакомых поворотах…и путались мысли, и хотелось бежать, но не было сил…

Но к вечеру перегорал тяжёлый пыльный воздух, сладко тянуло дымом из маленьких двориков, в верхушках деревьев мирно шелестел пока ещё далёкий ветер, но уже заливалось рябью ожидающее его море. Запах кипарисов на побережье, крутой выступ скалы над синей водой…говорил ли кто когда-нибудь с камнями? О, Господи, Господи… если что-то не так, скажи, если угодны Тебе были эти дни, пусть так, но почему же сегодня Ты повелел всему быть иначе?…

Мать ждала её на пороге.

«Ну, вот и всё», -с ужасом и одновременно почему-то с облегчением подумала Мария.

— Не зайдёшь ты больше сюда, Мария, -глухо сказала мать.

— Мама…

— Я не пущу. И не дам тебе навлекать позор на этот дом.

— Но мне ведь…

— Иди туда, откуда ты пришла. Или гонят оттуда? Поделом.

— А ты и рада, мама…

— Ступай. Сюда тебе дороги нет. Господь наказывает грешников, так неси же кару ты одна.

— Господь ли?-Вскричала Мария.-Господь не карает, а прощает, мама!

— Не смей!-Яростно взвизгнула мать.-Никто не станет терпеть твоей дерзости и блудодейства! Вдвойне и втройне покарает тебя Господь за упрямство твоё!

— Вот как… А за что же карала меня ты? За отца, который бросил тебя? За то ли, что я родилась во грехе? Господь простит меня, мама, и я знаю это! Он простит меня, потому что я уже наказана! Меня наказала ты, наказали все вы!

— Будь ты проклята, Мария, -вдогонку ей кричала мать.-Непокаянная блудница!