Егор Радов - Якутия

- Непонятно, - сказал царь, - просто маразм какой-то. Ты человека убил, а сейчас какую-то дуру гонишь. Искусство, говоришь? Я ничего в этом не понимаю, но искусство, по-моему, прежде всего, воспевает прекрасное, как олонхо, онгончи, или узорчатые сэргэ... А ты убил! Ладно, если не хочешь говорить, мы тебе поможем. У нас есть припеточки, муськи. Отвечай правду, ясненько?!

- Да он не врет, - вдруг вмешался Жукаускас, - он просто трехнутый, сумасшедший. Вы посмотрите на него: разве это нормальное существо? И все эти кусысы-мусысы.

- Арасюк! - крикнул Ырыа.

- Вот-вот.

- Ты в самом деле ущербен в мозгах? - тихо спросил царь.

-Я - поэт!!! - вскричал Ырыа. - Я пишу стихи! Этот трупик - мое стихотворение!!! И кусысы!!!

Делайте со мной, что хотите, все равно мжа, шубища, казяса! Жну!

- Похоже на то, - согласился царь. - Дебил какой-то. Ну что ж, я - не психиатр, время военное, убийство совершено, надо наказывать. Придется его распять.

- Какой кайф! - воскликнул Ырыа.

- Да, он точно сдвинутый, - убежденно сказал царь Софрон. - Так бы его, конечно, надо было заключить в непроницаемую камеру для дураков и содержать, пока не околеет...

- Какой кайф! - воскликнул Ырыа.

Царь подошел к Илье и заинтересованно посмотрел в его открытое добродушное лицо.

- Ты что, в самом деле мудачок, или прикидываешься? Мы же не шутим. Мы распинаем тебя, понятно?! Прибиваем гвоздиками твои руки-ноги, крест встает, и...

- Какой кайф! - воскликнул Ырыа.

- Уберите его! - злобно приказал царь. - Он мне уже надоел. Заладил одно и то же. Наденьте на него чернявый венок, поколошматьте дубинушками по лопаткам и распните. И труп этот тоже отсюда уберите и закопайте его. А мы сейчас займемся допросом этого интересного человечка, оставшегося в живых.

- Слушаюсь! - завопил один человек в розовом.

- Слушаюсь! - закричал другой человек в розовом.

Они схватили ухмыляющегося Ырыа за связанные руки и увели. Илья при этом отбивал чечетку и радостно кричал: <���Манана, манана!> <���Искусство - это все!> Два оставшихся человека в розовом быстро вынесли труп Абрама Головко за дверь и затем вернулись. Царь улыбнулся, достал трубку с длинным металлическим мундштуком, набил ее какой-то сизой травой и закурил. Потом он посмотрел направо и увидел уныло стоящих автобусных конвоиров, которые испуганно смотрели в пол и не говорили ничего.

- А! - предвкушение заявил царь, выпуская в их сторону клубы зеленоватого пряного дыма. - Вот с кем еще надо разобраться!

Люди в розовом, относившие труп, щелкнули каблуками и взвели затворы своих автоматов. Конвоиры вздрогнули, один из них уронил себе на колено слезу.

- Мы случайно, мы не знали, это ведь какой-то маразм, зачем он убил!.. - запричитал конвоир, протянув свои руки в сторону злорадно курящего царя.

- Почему вы заснули?! - спросил он.

- Мы... мы виноваты... мы устали... Напряжение, сила, сопротивление...

- Ах, вот оно что... - издевательски проговорил царь.

- Мы... Извините... Мы дальнейшей службой оправдаем... Смоем... И нас смоет... Виноваты... Но мы - якуты...

- Ха! - воскликнул царь. - Они мне еще будут говорить! По сто палок в копчик каждому! Ясно?

- Да-да! - хором отчеканили два человека в розовом, подошли к конвоирам и стали утаскивать их за дверь.

- Нет! Нет! - в ужасе кричали те, пытаясь сопротивляться, но после нескольких ударов прикладами в скулы и бедра, заткнулись и подчинились. Люди в розовом, отведя их, немедленно вернулись и встали слева от царя, который сейчас весело рассматривал оцепеневшего Жукаускаса, стоящего напротив.

- Итак, ты остался один. Как тебя зовут?

- Софрон Жукаускас, - четко отвечал Софрон Жукаускас.

- Куда вы ехали?

- В Алдан.

- Что вам нужно в Алдане?

- Мы ехали к другу.

- К какому?

Софрон задумался. Сложный миг разнообразия возможных уловок, ускользаний и хитростей предстал перед ним, словно божественный лес перед путешественником в чудесной стране. Неизвестно было, что делать, и имел ли смысл риск, и была ли нужна ложь, и возможно ли было все, что угодно, и оставалась ли цель и задача. Ведь все утекло, протекло и изменилось так быстро и неотвратимо, что, возможно, изначальная радужность веселого предприятия уже растаяла и обратилась в мутную жидкость новой обыденности, гае нечто вершилось и закончилось; а может быть, все было не так. Но этот миг был истинно прекрасен и волнующ, как мягкий белый цветок у щеки прелестного существа, чья улыбка похожа на смех, - и, наверное, было все равно, существовал ли смысл этого мига, или важно было только некое преображенное присутствие его; ведь происходящее являлось предощущением провала в предательство, или в успех, и все дальнейшее в любом случае могло быть только неприятной деградацией этого великого состояния, или же его счастливой заменой на нечто неожиданно столь же блистательное и волшебное. Неизвестность царствовала сейчас, как дух осени, пронизывающий осеннюю рощу. Наступило счастье, словно откровение, озаряющее свободу. И истинное понимание победы затмило все, как чудный чертог.