Юрий Фанкин - Ястребиный князь

Иногда рядом с охотником появлялся старик с узкой бородкой, живо поглядывал на делающегося ручным князя и, заражаясь играми с ловчей птицей, сам подкидывал приваду, которую князь хватал на лету.

– Думаю, он будет хорошо брать птицу из-под Раппо! – сказал старик. – Уезжать надо… Жаль, что не дождусь этих охот.

Охотник начал выносить князя на волю и притравливать им привязанных птиц. Голодный князь сваливался с добычей в сладко пахнущие бурьяны, на теплую шелковистую траву. Тут же, не мешкая, подбегал охотник и, решительно отняв помятую птицу, начинал кормить ловца с руки. Постепенно князь научился оставлять охотнику добычу. Он знал, что после удачного взлета не останется голодным.

Месяца через два охотник отправился с князем на просяное жнивье, и князь из-под сеттера Раппо сумел взять десятка три жирных перепелок. Дворовые девки и бабы, которым доводилось сушить и солить добычу, подзадоривали охотника:

– Чего одних перепелок травишь? Пора бы и на зайца перейтить.

Охотник нисколько не сомневался, что со временем князь сумеет заполевать и большого зверя.

Однако манящим надеждам не суждено было осуществиться. Ранней осенью, когда стали отлетать ласточки и по ярко-синему небу, путаясь и обрываясь, потянулась «богородицына пряжа» – обильные тенетники, охотник отправился в пойменные луга. Сеттер, почуяв птицу, как всегда, вставал свечкой, охотник уверенно приближался к таящейся дичи, и зоркий ястреб, сорвавшийся с плеча, которое ему нравилось своей устойчивостью больше, чем быстро устающая рука, брал вдогон то тяжелого дупеля, то вальдшнепа…

В тот день молодая ястребиха сорвалась с одинокого дуба и, сделав несколько взмахов, поплыла над отдыхающим после очередного слёта князем. Она издала тихий грудной клекот, который не мог расслышать человек, но князь уловил предназначенный только ему зов и, не помня себя, отчаянно взмыл вверх и стал догонять ястребиху.

Молодая ястребиха как будто была под стать знакомому охотнику с его нехитрой привадой: она порой нарочито замедляла свой полет, но когда чеглик с азартно горящими глазами приближался, всполошенно махала светло-рябыми крыльями и немного отдалялась. Она словно испытывала терпение чеглика и, поняв, что он уже не отстанет, смирила свой убегающий полет и стала играть с ним. Летя в волнующей близости, они то устремлялись ввысь, то стремительно падали вниз и, не коснувшись земли, соединялись в едином полете.

Получилось так, что несколькими взмахами вольного крыла князь навсегда перечеркнул недавний плен с подневольной охотой.

С приманившей его ястребихой князь откочевал в дальние места, в глухие боровые крепи, где свил множество гнезд, выкормил несчетное количество птенцов, не похожих на него ни внешним обличьем, ни характером. Охотники, видевшие князя, обычно принимали его за белого орла, луня или поседевшего от старости ястреба, но редко кто мог угадать природную суть необыкновенной птицы.

Казалось, он навсегда забыл родные муромские леса, но несколько лет тому назад какой-то щемящий зов, сродни тоске, заставил его оставить далекое кочевье и прилететь в разгар водополья к лесному озеру, быстро мелеющей Оке и руинам барской усадьбы на берегу Мичкоры.

Кто-то с настойчивой заботой потрепал Полудина за плечо и явственно сказал: «Пора!» Прикосновенье было очень знакомым, и мужской голос принадлежал какому-то близкому человеку, то ли покойному отцу, то ли старшему брату, жившему в Сибири, то ли, воспринимаемый отстраненно, самому Полудину, но, как бы то ни было, зов звучал настойчиво и действовал освежающе, словно струйка холодной воды, вылитая спящему за шиворот.

Полудин, лежащий навзничь, широко открыл глаза, с удивлением увидел незнакомый потолок – ровно подогнанные желтые доски с волнистыми срезами сучков и застывшими каплями янтарной смолки, – вспомнил вчерашний бурный день, завершившийся походом на Мичкору, легко улыбнулся и, не ощущая за собой никакой вины – все случилось так, как и должно было случиться, – блаженно, до хруста в костях потянулся на своем диване и, освобождаясь ото сна, некоторое время лежал в полной недвижности, прислушиваясь к сонным руладам Полковника и беспокойному, с частыми вздохами, бормотанью Аборигена.

Стараясь не потревожить спящих, Полудин неторопливо оделся. Стряхивая остатки сна, помахал руками, словно птица крыльями, собирающаяся вот-вот взлететь, и, осторожно ступая по половицам, готовым заскрипеть, подошел к закрытой внутренней двери, на которой висела большая цветная фотография голой женщины в кипени цветов и ярко-зеленых листьев, потянул скобу на себя.