Юрий Андрухович - Двенадцать обручей

— Прошу уважаемое общество обратить внимание на присутствующие здесь предметы. Какая удивительная и целостная изысканность! Да, еще у наших дедушек и бабушек был «дом», был «колодец» знакомая им башня, наконец, их собственная (он произносил «суопстенная», но почти все понимали, что «собственная») одежда, их пальто. Едва ли не любая вещь служила посудой, из которой они брали человечье и в которую складывали человечье про запас. И вот из Америки вторгаются к нам пустые, равнодушные вещи, вещи-призраки, бутафория жизни. Восуществленные, пережитые нами вещи, вещи — наши сообщники — сходят на нет, и ничем невозможно их заменить. Мы, возможно, последние, кто еще знал такие вещи.

Или:

— Неслучайным в этом смысле выглядит обращение Ницше к образу праиранского пророка Заратустры. Творческие индивидуальности Редьярда Киплинга и Джозефа Конрада породили целый всплеск так называемой «экзотической культуры» в Великобритании. Совершенно особую разновидность символистской экзотики явил нам выдающийся ибероамериканский поэт Рубен Дарио, чье творчество является прихотливым переплетением античных, средневековых и аборигенских, то есть индейских и афроамериканских мотивов.

Или внезапно:

— Богдан-Игорь Антоныч — и это совершенно ясно — также не мог оставаться в стороне от этих симптоматичных для его времени поисков. Когда читаешь некоторые его строки, в воображении невольно предстают старинные морские карты, где из глубин и волн океанских просторов показываются отвратительные химерические создания, ужасные монстры и уроды, ехидны, драконы, «морские епископы» — весь тот водяной бестиарий, служащий прологом не только для фантазмов сюрреалистической живописи его современников, но также для запатентованной со временем в Голливуде кинопродукции ужасов.

— Вобще пиздец, — неожиданно отреагировал на это Пепа, фыркнув над своей тарелкой.

— Уже успел? — осуждающе покосилась на него пани Рома, которой сделалось жуть как неудобно за мужа.

— Успел? — переспросил ее разоблаченный Артур. — Что ты имеешь в виду, ласточка?

— Нализаться с утра, — пояснила пани Рома, которую сравнение ее с ласточкой вовсе не переубедило, а скорее обеспокоило.

— Да нет, что ты, я еще тут не лизал никого, — со всею, как ему казалось, гамлетовской ироничностью заявил Пепа и подмигнул Лиле — так уж вышло, что она сидела напротив.

Лиля не смутилась, подумав, что этот мужчинка тоже так ничо.

— Вы совершенно правы, — улыбаясь теперь уж персонально Пепе, заговорил профессор, — когда опровергаете мой предыдущий тезис. Я нарочно прибегнул к нему как к своего рода интеллектуальной провокации. Ваша реакция — именно то, чего мне недоставало для радикализации нашей дискуссии. Но разве возможно отрицать тот факт, что Антоныч удивительно часто оперирует океаническими образами?

— Да никто и не отрицал, пан профессор, — насколько сумел иронично отбился Пепа. — Вы, наверное, сестры? — спросил он одновременно и Лилю, и Марлену.

— Banusch, — несколько громче обычного объявила пани Рома, — ist eine typisch huzulische Speise, eine Spezialität sozusagen, etwas wie italienische Polenta … [79] Бануш — типичное гуцульское кушанье, некоторым образом особенное, напоминает итальянскую поленту (нем.).

— Гаварит па-испански, — прокомментировал Пепа гнусаво.

— Я знаю бануш, — поспешил уверить Карл-Йозеф, которому иногда удавались некоторые фразы на украинском.

— Сестры? — переспросила Лиля.

— Типа того, — согласилась Марлена.

Пепа поймал ее за руку, которую она как раз протянула над столом к кофейнику, и, присвистнув, воскликнул, почти что икнул:

— Вот это ногти! Зачем тебе такие черные ногти, ласточка?

— Артур! — властно прикрикнула его жена, рукавом льняной сорочки сбивая стакан из-под сока, на этот раз пустой.

— Артур? — переспросил Пепа, а потом согласился: — Да, я Артур. Я уже тридцать семь лет как Артур.

«Уже старый, а еще ничо», — подумали одновременно и Лиля, и Марлена, причем второй удалось выдернуть руку.

— Не обращайте внимание, — холодно сказала ей пани Рома вместо приличествующего подобной ситуации извинения.

— Внимания, — поправил ее Пепа. — Родительный падеж — внимания. Винительный — шею. Не выворачивайте шею. Симпатичные девочки, правда же?

Пани Рома сделала вид, что вопрос не к ней и шумно начала выбираться из-за стола. И правда — сколько можно завтракать? Она подошла к окну, за которым в тот на редкость прозрачный день виднелась немалая часть горной страны и покрытые снегом вершины на украинской стороне.