До начала показа девушки (никому не было более шестнадцати) собрались в комнате для переодеваний.
Среди вороха одежд они, голые, встали в кружок, затеплив в центре свечу. Аня Панина, пятнадцатилетняя красавица с пронзительными синими глазами, открыла томик стихов Ахматовой и тихо произнесла:
– Питер сражается. Каждая улица, каждый дом… Старики и дети встали на защиту нашей страны. Взрослые обоссались или их купили. Наши девочки и мальчики гибнут… Вот что я прочту вам:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что свершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет!
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не страшно остаться без крова,
Но мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово!
Свободным и чистым тебя пронесем
И внукам дадим, и от плена спасем.
Навеки.
Воцарилось недолгое молчание, только метался и потрескивал огонек свечи в центре круга из девушек. Затем – как по команде – вспыхнул свет, и все засуетились, готовясь к показу. Все девушки знали, что должно произойти.
В конце подиума обнаженная Аня Панина вскинула тонкую руку и в руке блеснул якобы бутафорский пистолет. Музыка смолкла.
– ПОШЕЛ НА ХУЙ, ГРИН ГО! – прозвенел на весь зал ясный девичий голос. С этими словами Аня выстрелила в грудь генерала Коуэлла. Смуглое мужественное лицо запрокинулось всеми своими морщинами и аккуратными сединами, кровь хлынула на белый мундир с орденами за Ливию и Корею.
Выстрел Ани Паниной стал сигналом к восстанию всей России. Народ проснулся.
Что стало с девушками – неизвестно. Все они исчезли в тот же день раз и навсегда.
После Освобождения это место назвали Площадью Моделей.
В центре площади установлен бронзовый подиум, на самом конце которого – стройная фигура обнаженной девушки в шлеме и военных ботинках.
Она целится из маленького пистолета кудато в блаженную пустоту.
По тротуарам вокруг днем струится поток прохожих, ночью бродят влюбленные парочки, а Аня Панина все целится из своего пистолета, и у каждого в сердце нет-нет да и вспыхнет ее звонкий детский голос: ПОШЕЛ НА ХУЙ, ГРИНГО!
Москва, 2004
…И гробы извергнут своих мертвецов.
Апокалипсис Жил-был живой гроб. Если вы думаете, что имеется в виду некий человек, которого метафорически можно описать как «живой гроб» (нечто вроде евангельских фарисеев), то имейте в виду: речь совсем не об этом. Также речь не о китах или других животных, поедающих трупы. Живой гроб не был человеком, китом или гиеной – он был гробом. Впрочем, природа этого существа нам совершенно неизвестна: откуда он взялся, из какого мира или с какой планеты принесло его – неведомо.
А может быть, и наш земной мир порождает изредка таких существ – то ли случайно, то ли в качестве шалости – кто знает? Но, возможно, это был хитрый инопланетянин-трансформист, проникший к нам на Землю и увлекшийся идеей стать гробом – вероятно, это напоминало ему как-то жизнь на родной планете или занятия его в родных краях. Об этом мы тоже ничего не знаем. Знаем только, что он обожал быть гробом.
Ну, естественно, хитрый гроб скрывал, что он живой – иначе кто бы стал хоронить в нем своих мертвецов? Казался он совершенно обычным гробом, как-то умел затесаться среди других гробов, настоящих, мертвых (точнее – неодушевленных), лежал среди них неподвижно и твердо, но в нужный момент умел так вывернуться, чтобы первым попасться под руку работникам ритуальных дел (так именуют их в нашем обществе, как будто нет в нем других ритуалов, кроме похоронных), и первым оказывался в грузовике и «ехал на дело». Ма шину потряхивало на ухабах, вздрагивал и гроб – на самом деле он внутренне весь дрожал в предвкушении главной своей радости. И вот наступал предвкушаемый момент: его открывали и бережно укладывали в него холодное тело. В этот момент душа гроба трепетала, как трепетать может разве что девичье сердце в тот миг, когда рука мужчины впервые обнажает ее тело, раздвигает ее ноги, и она понимает, что вот-вот в ее сокровенные телесные владенья вступит тот гость, для коего эти владенья и устроены так, как устроены они.
Гроб являлся бесполым существом, но разновидность его упоений, кажется, ближе к женским ощущениям от физической любви: его открывали, он принимал в себя… Мы с удовольствием называли бы его в женском роде, но нам не позволяют правила русского языка, в котором слово «гроб» относится к роду мужскому. Это и к лучшему: в дальнейшем мы увидим, что мужские радости отдачи и выплеска были ему целиком и полностью присущи, так что можно считать этот гроб гермафродитом.
Читать дальше