Виктория Токарева - Дерево на крыше [сборник]

Лена выслушала известие и, воспользовавшись случаем, передала для Александра джинсы.

Алик удивился спокойствию Лены. В ее лице ничего не изменилось.

Может быть, ей все равно. Как говорит его дочка, «до фонаря».

Лена предложила кофе. И когда подносила чашку, у нее дрожали руки.

– Руки дрожат! – громко удивился Алик.

Лена ничего не сказала. Не подтвердила и не опровергла. Руки действительно дрожали. Но это – все.

К часу ночи дом затих. Девочка и няня спали в детской. Сергей – в большой комнате на раскладном диване.

Лена осталась у себя в кабинете. Впереди предстояла долгая ночь, заполненная до краев. Чем? Его предательством. Ее страданием.

Звонить Александру Лена не стала. Свадьба – свершившийся факт. Что звонить? Спрашивать: «Как тебе не стыдно»? Значит, не стыдно. Но надо как-то ответить на его поступок. И Лена знает, как ответить. Она выбросится с пятого этажа. Ее сердце оторвется от аорты, как у принцессы Дианы в тоннеле. Разбитое сердце – вот ответ.

Лена подошла к балкону, отомкнула шпин галеты, дернула на себя балконную дверь. Дверь открылась с треском. Повисла пыльная вата, полоски бумаги.

Балкон был занесен снегом. Из снега выглядывали трехлитровые банки. Виднелись одни круглые горлышки. Лена представила себе, как пойдет босиком по горлышкам… К тому же пятого этажа может не хватить. Мало высоты. Не убьется, а только сломается… И будет доживать свой век в коляске.

Лена постояла перед балконом. Ветер задувал по ногам. Она передумала. Закрыла балконную дверь и замкнула шпингалеты.

Лене казалось, что она не заснет. Будет гореть всю ночь в огне предательства. Но неожиданно заснула. И спала хорошо. Непостижимо.

Сказка про Золушку стала рушиться прямо на свадьбе. Принц Александр быстро напился.

Золушка мгновенно сообразила, что принц – пьющий. Она эту школу проходила. Ее папаша Дабижа был запойный, и Танька за долгое детство и юность хорошо изучила алкогольный цикл: пьет, не может остановиться, а в промежутках спит. И все это тонет в алкогольных парах.

Татьяна хоть и молодая, но решительная. С ней не забалуешь. На другой же день после свадьбы она вызвала перевозку из своей больницы, у нее там все знакомые. Александра отволокли в стационар, положили под капельницу, вывели из организма токсины. Алкогольный цикл был прерван. Татьяна не собиралась ждать, пока Александр оклемается самостоятельно. Не собиралась тратить на это свою жизнь.

Через полгода Татьяна объявила:

– Ты кодируешься. Иначе я ухожу.

Александр испытующе посмотрел на молодую жену. В ее глазах блеснул холодный кристалл. Александр понял: уйдет. И с кем он останется? Лены нет, мамы нет. Остальным – не до него. У остальных – своя жизнь.

Что остается? Только народная любовь. Но это понятие виртуальное, как сейчас говорят.

– Кодироваться опасно, – упирался Александр. – Я стану бездарный.

– Бездарный, но живой, – возражала Татьяна.

– А зачем такая жизнь?

– Живая собака лучше дохлого льва.

На это трудно возразить. Все кончилось тем, что Александр закодировался и перестал пить.

Ни Марго, ни Вера не могли справиться с Александром. Только плакали и стенали. Татьяна – действовала.

Как сказал поэт: «Добро должно быть с кулаками». Но когда любишь, какие кулаки? Только собственные слезы.

Настала перестройка.

Вера как-то вдруг помолодела. Расчесалась. Нарядилась. Выкинула в мусоропровод старый халат.

Снималась постоянно. Ее простонародный типаж оказался востребованным независимо от возраста.

Многие не знали, что Вера разошлась с Александром. Ее ровесники постарели, им было все равно, поскольку старость вообще равнодушна. А молодые – это другое поколение. Глядя на Веру, молодые не могли себе представить, что эта бабушка была когда-то юная, тонкая, что любила и страдала. Казалось, она всегда была такой, как сейчас.

Двадцатый век подходил к концу. Время менялось.

Молодые женщины не торопились замуж. Делали карьеру.

В человеке ценилась личность независимо от семейного статуса.

Вера сделала блестящую актерскую карьеру. Взяла количеством. И личность ее не потускнела от постоянных унижений. Вера была похожа на деревце, выросшее на крыше. Вроде и земли нет, и корням некуда углубиться – а вот оно, деревце. Живое и шелестящее.

Лена продолжала жить, как жила. Работать, как работала.

Она не настраивалась и не перестраивалась, поскольку не гитара. Ее струны и раньше и теперь звучали в одной и той же тональности.