Евгений Клюев - Сказки на всякий случай

И было действительно интересно, потому как есть Торт никто, со всей очевидностью, не собирался. Он так и продолжал стоять на столе — великое произведение кондитерского искусства, к которому не решаются притронуться.

Между тем в чашки давно уже налили чай — и чай многие даже пили, закусывая кто печеньем, кто вареньем, кто конфетами…

— Да порежьте же кто‑нибудь торт! — воскликнула Бабушка, но желающих последовать её призыву так и не нашлось.

К сожалению, Торт говорить не успел научиться. А если бы успел, то, конечно, сказал бы гостям: «Дорогие гости, меня приготовили специально для вас. Рад, что я вам пришёлся по душе. Но самое лучшее, что вы можете сделать для меня, — это съесть немедленно без остатка и потом, через несколько дней, а ещё лучше — лет, вспоминать обо мне добрым словом: дескать, помните тот торт, который нам подавали тогда‑то и тогда‑то?» И, конечно, гости послушались бы его!

Но — увы: Торт не умел говорить. Однако размышлять он умел.

«Неужели ни гости, ни хозяева не понимают, — размышлял Торт по мере того, как чаепитие подходило к концу, — что меня не столько грех есть, сколько грех не есть? К чему же они, получается, меня приговаривают? Я ведь долго стоять не могу… тем более на такой жаре. Я начну таять. Если же меня и тогда не съесть… страшно просто подумать, что случится! Потому что я тогда начну… извините, портиться. И испорчусь весь. И мною можно будет отравиться!»

Между тем чаепитие было закончено — и всё убрали со стола. Всё — кроме Торта. Надеяться стало не на что… А скоро Торт услышал, как гости прощаются с хозяевами в передней, бесконечно повторяя благодарности за вкусный ужин и десерт. За десерт, в составе которого словно бы и не было никакого торта…

В столовой же в это время происходил разговор между оставшимися на зеркальном подносе фруктами. И одна Виноградная Гроздь говорила другой:

— Довольно тебе, дурочка, рассматривать себя в зеркале да прихорашиваться! Вот станешь такой же красивой, как этот бедняга торт, — и никогда никто тебя не съест… повесят на гвоздик как украшение — и будешь там сто лет висеть, вся пыльная да сморщенная!

Слова Виноградной Грозди прозвучали будто приговор — и, если бы Торт знал, как это делается, он тут же растаял бы без следа! Но как растаять, он, увы, не знал… да и не очень‑то растаешь, когда в тебе орехи да цукаты: они уж точно не растают ни за что в жизни!..

Тут в комнату вошли и, ещё раз полюбовавшись Тортом, накрыли его стеклянным колпаком и понесли в кухню.

«Что они со мной будут там делать? — размышлял он по пути. — Выбросили бы сразу в мусоропровод, да и дело с концом. Пусть и бесславная, зато быстрая кончина. Так я хоть не отравлю никого потом!..»

Однако в мусоропровод его не выбросили, а оставили стоять на столе: мучения продолжались.

К стеклянному колпаку, которым Торт был покрыт, подобрался Наглый Кот. Наглый Кот повилял хвостом и попробовал лапой сдвинуть колпак — колпак не поддавался.

«Вот это мило… — разочарованно подумал Торт. — Достаться на съедение Наглому Коту, выслушав столько похвал в свой адрес!»

И так строго посмотрел на Наглого Кота из‑под своего стеклянного колпака, что Кот слетел со стола как ошпаренный и убежал в гостиную.

«Уж лучше я никому не достанусь, чем Наглому Коту!» — решил Торт. В этот момент в кухне погасили свет.

…утром следующего дня Бабушка пришла будить Внука и увидела, что постель его пуста. Бабушка тут же принялась искать его по всему дому, а нашла на кухне. Внук спал у стола, уронив на клеёнку голову, до самых волос измазанную кремом. В руке он всё ещё держал столовую ложку с налипшими на ней орешками.

А рядом с измазанной кремом головой бесхозно лежал крохотный кусочек недоеденного Торта и блаженно улыбался.

Положив кусочек Торта в рот, Бабушка покачала головой и сказала:

— Такой красивый торт… И есть‑то было грех!

Когда приезжаешь из своей страны в чужую, сразу понимаешь, что всё в этой стране неправильно. А самое неправильное из всего — это, конечно, погода. Дома всегда светит солнце, зеленеет трава и поют птицы. А в других странах обычно только дожди, пожухлая растительность и рычащие звери.

— Я туда не пойду! — не успев высунуться на дождливую московскую улицу, сказал Шарфик‑в‑Шотландскую‑Клетку, прибывший, понятное дело, из самой Великобритании, и нарочно зацепился за Дверную Ручку. Та, испугавшись, что и её потащат под дождь, истошно заверещала: