Анатолий Приставкин - Первый день – последний день творенья [сборник]

У историка Токмакова есть такие слова: «Истоки наиболее важной в экономическом отношении и наиболее известной русской реки издавна привлекали к себе внимание образованных русских людей, как об этом, между прочим, свидетельствуют и многочисленные надписи на стенах часовни, сооруженной над ключом у д. Волга-Верховье».

Как видите, не без традиций «образованные русские люди» портили стены и раньше, желая увековечить себя таким образом. Но учитывая, что образование сейчас, не в пример прошлому веку, стало всеобъемлющим и полным, можно представить, во что грозят превратиться наши исторические памятники! На мой же взгляд, нынче образованность, а иначе – культура, должна проявляться уже в том, чтобы не ставить надписей (кроме своих блокнотов).

Да поглядите же, что получается! Домик над истоком Волги сооружен недавно на деньги рабочих кожзавода и населения города Осташкова, а уже начисто снесены деревянная загородочка, всяческие украшения; подставка для книги отзывов оторвана и валяется на полу. Приходящие сюда умываются, стирают белье.

Евдокия Гавриловна говорила, черпая воду из ключа:

– Пишут на стенах – ладно. Хоть в альбоме было бы лучше. Но зачем воду-то портить? Мы же пьем ее, Волгину воду-то. Здесь мох, она темноватая, но весной или осенью проясняется, и вкус у воды становится просто отменный. А туристы…

В те далекие времена, когда поставили по соседству монастырь, игуменья закрывала часовенку на замок, чтобы молодые монашки не безобразили. Неужели теперь надо делать то же самое? Ведь здесь же все свое. Собственное. Родное. А кто бы пожелал украсить дом родной этим резным безобразием? Но тут, оказывается, можно. И пишут крупно: «Мы здесь были, воду пили». А ниже кто-то им отвечает задушевно: «А мы ноги мыли!»

Вот и вся истина.

Я стою у ручейка под названием Волга. У того самого начала. Тихая и несмелая, как тонкий лист слюды, она плоско выкатывается под мостик, даже не замочив верха камней. Как сказано у одного поэта: «В этом месте Волгу перепрыгнет иволга…»

Буерака, о котором писал Озерецковский, сейчас не разглядеть. Скрытно, теряясь в болотных зарослях, Волга проходит к озерцам Большие и Малые Верхиты, потом вливается в озеро Стерж. Но и в Стерже волжскую воду легко можно отличить по темной или темно-красной окраске, она так и течет через светлую озерную воду, не смешиваясь с ней. Как сказала Евдокия Гавриловна, вода наша – Волгина, значит, – сама себя кажет.

Тут мне хочется отметить еще одно историческое близ Волги место, холм, на котором стоял так называемый Стерженский крест. Холм находится при впадении Волги в озеро Стерж, на кресте же было написано: «6641 (то есть 1133) году месяца июля 14 день почах рыти реку сю князь Иванко Павлович и крест сь поставих».

Вероятнее всего, новгородцы, искавшие более короткого пути на юг, решили предпринять здесь очистительные работы и возвели городище, на котором и поставили крест. Пробы ученых подтвердили, что холм имеет искусственное происхождение, земля бралась из соседнего болота.

Нигде больше в истории не упоминается новгородский предводитель Иванко Павлович, поставивший тут крест. Возможно, в какой-нибудь приспевшей войне он сложил свою буйну голову и не вернулся сюда. По какому-то невероятному совпадению генерала Шевчука, который защищал Селигер и похоронен на городище близ Залучья, звали тоже Иван Павлович. Совершенно случайно эти два имени оказались в моем блокноте рядом и вызвали вихрь мыслей и раздумий о двух военачальниках, двух Иванах, сынах Павловых, которых разделяют восемь веков и объединяет единое для всех нас значение Родина.

Густятся синие травы под просторным небом, и прозрачные воды безразмерны и постоянны, словно здесь течет вечность… Но, раздумывая о Селигере, о тоненьком ключе, из которого станет Волга, я думаю о многострадальной русской земле, пережившей такие беды, что этого хватило бы с лихвой для десятков других народов.

И правда, кто не побывал тут! И татары, и литовцы, и шведы, и поляки, и… Да тут и свои со своими срезались, и князь Михаил Тверской прошел по Селигеру покорять Новгород, а те, в свою очередь, в одном из набегов уничтожили городок Кличень, оплот Московского княжества…

Да сколько же надо было терпения, мочи, чтобы все это перенести! Меня когда-то поразила одна цифра. Я вдруг узнал, что при царе Петре Первом, то есть всего три века назад, Русь насчитывала двенадцать или около того миллионов человек. Но сколько же тогда жило народу века за три до Петра? Один-два миллиона! Крошечная кучка наших ощетинившихся, наших отчаянных предков, отбивающихся со всех сторон. Они рубились насмерть, не очень-то размышляя об истории; сделав свое дело, они навсегда уходили в землю. За ними оставались три вещи: название «Русь», кусок родной этой земли и бесконечные враги. И стремительно бились их сыновья, а потом и внуки, и сыновья и внуки внуков, уходя в землю, оставляя данное отцами. И в этой нескончаемой истерзанной цепи, до глубины души потрясенный, от далекого Иванко Павловича до моего современника Ивана Павловича Шевчука, вижу нас, получивших словно далекое завещание от неведомого предка из темного нутра времен. И все тут есть – неизменное понятие «Русь», и земля русская, и враги. И чудится мне, когда смотрю на Селигер, что он – прозрачная слезинка в огромных синих глазах моей России.