– Мама, – сказала я еле слышно, сама близкая к тому, чтобы заплакать, – ты говоришь так, как будто ты вообще не собираешься рассказывать ему о нас. Он никогда нас не полюбит, какими бы хорошенькими ни были близнецы, каким бы умным ни был Крис и как бы хорошо я ни танцевала. Для него все это не имеет никакого значения. Ведь он будет ненавидеть нас и считать порождением дьявола, несмотря ни на что, да?
Поднявшись с кресла, она подошла к нам и упала на колени, попытавшись обнять всех четверых сразу.
– Разве я не говорила вам раньше, что ему осталось жить совсем недолго? Он начинает задыхаться от любого незначительного усилия. А если он не умрет в ближайшее время, я найду способ сказать ему о вас. Клянусь вам, я это сделаю, только потерпите. Постарайтесь понять меня. Я возмещу все, чего вы сейчас лишены, возмещу тысячекратно! – Ее полные слез глаза умоляли. – Пожалуйста, пожалуйста, ради меня, ради вашей любви ко мне, а моей – к вам, потерпите еще! Это не будет, не может продолжаться долго, и я сделаю все возможное, чтобы скрасить ваше ожидание. И подумайте о богатствах, которые мы скоро получим!
– Все в порядке, мама, – сказал Крис, обнимая ее почти так же, как это делал отец. – Ты просишь не так уж много, особенно если учесть, что ставка так велика.
– Да, – с готовностью подтвердила мама, – еще немного терпения, немного времени, принесенного в жертву, и все хорошее, привлекательное в этом мире будет вашим.
Что мне оставалось сказать? Как я могла возразить? Мы уже провели здесь больше трех недель, и что значили еще несколько дней, или пара недель, или даже еще один месяц?
У края радуги нас ожидал горшок с золотом. Но радуга была из тонкой, как паутина, газовой ткани, а золото весило тонну и от сотворения мира до наших дней руководило людьми во всех их поступках.
Теперь мы знали всю правду.
Мы останемся в этой комнате, пока дедушка не умрет. Однажды ночью, когда я была особенно подавленной и грустной, мне вдруг пришло в голову, что мама всегда знала: ее отец не из тех, кто способен кому-то что-то простить.
– Но, – сказал вечный оптимист Кристофер, – он может умереть в любой момент. Так всегда бывает при сердечных болезнях. Какой-нибудь кровяной сгусток попадет ему в легкие или в сердце, и бедный дедушка погаснет, как свечка, когда на нее подуешь.
Крис и я теперь часто говорили жестокие и кощунственные вещи, но в сердце это отзывалось болью, и мы знали, что отпускаем неуважительные шуточки, чтобы хоть отчасти успокоить свое кровоточащее самолюбие.
– Послушай, – сказал он как-то, – поскольку нам придется пробыть здесь немного дольше, надо стремиться занять и себя, и близнецов, придумывать какие-то развлечения. А если мы приложим все наши усилия, то вполне можем додуматься до чего-нибудь необыкновенного и фантастического.
Когда в вашем распоряжении чердак, доверху забитый всевозможным хламом, и гигантские шкафы, наполненные гнилыми и вонючими, но все-таки роскошными костюмами, вполне естественно, что у вас возникает желание поставить пьесу. А поскольку когда-нибудь в будущем я собиралась выходить на большую сцену, я назначила себя продюсером, режиссером, хореографом и исполнительницей главной женской роли. Крис, конечно, исполнял мужские, а близнецы могли играть какие-нибудь второстепенные.
Но они не хотели участвовать в нашем спектакле. Они хотели быть зрителями, которые сидят, смотрят и аплодируют.
Идея сама по себе неплохая, ведь на самом деле, что за спектакль без зрителей! Жаль, что у них не было денег, чтобы продавать им билеты.
– Назовем это генеральной репетицией, – сказал Крис. – А поскольку ты здесь главная и, кажется, знаешь все о театре, ты напишешь сценарий.
Ха! Как будто мне был нужен сценарий! Ведь теперь у меня появилась возможность сыграть Скарлетт О’Хара. У нас были обручи для кринолинов и туго затягивающиеся корсеты, подходящий костюм для Криса и прекрасные кружевные зонтики с несколькими дырами. Шкафы и сундуки предоставляли большой выбор, и я получила замечательный костюм, целиком извлеченный из одного шкафа, а нижние юбки мы нашли в сундуке.
Я сделала прическу в виде ниспадающих спиральных прядей, а поверх нее надела потерявшую форму старую шляпу из итальянской соломки, украшенную выцветшими шелковыми цветами и зеленой атласной лентой, которая по краям стала коричневой. Мое платье с множеством оборок, одетое поверх железных обручей, было из какой-то тонкой полупрозрачной ткани. По всей видимости, когда-то оно было розовым, но сейчас его цвет было трудно определить.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу