Вирджиния Эндрюс: Семена прошлого

Казалось, весь огромный дом ждал затаив дыхание. Даже буря снаружи тоже как будто затихла, хотя, мельком взглянув в окно, я увидела, что тяжелые свинцово-серые тучи еще больше вспучились и разбухли. Мы с Крисом сидели на изящной софе, и я чуть придвинулась к нему. Расположившийся напротив нас в кресле Джоэл замолчал, как бы собирая свои меланхолические воспоминания, и мы не торопили его.

– Куда же вы отправились? – спросил Крис, откинувшись на софе и скрестив ноги. Его рука дотронулась до моей. – Ведь очень трудно семнадцатилетнему парню жить самостоятельно…

Джоэл вернулся к действительности, с трудом отыскав себя в ненавистном мире своего детства.

– Да, было нелегко. Я ведь ничего не умел. Но у меня был музыкальный талант. Я устроился матросом на грузовое судно, чтобы добраться до Франции. Первый раз в жизни у меня появились мозоли на руках. Потом во Франции я нашел работу в ночном клубе и получал несколько франков в неделю. Скоро я устал от многочасовой работы и двинулся в Швейцарию, решив повидать мир и никогда не возвращаться домой. Я снова устроился музыкантом в ночной клуб при маленькой швейцарской гостинице близ границы с Италией и вскоре стал ходить в горы с группами лыжников. Я проводил на лыжах почти все свое свободное время, а летом совершал пешие прогулки или ездил на велосипеде. Однажды друзья пригласили меня принять участие в одном довольно рискованном предприятии – они хотели совершить скоростной спуск с очень высокой вершины. Мне тогда было около девятнадцати лет. Четверо других участников спуска шли впереди, смеялись и подшучивали друг над другом и не заметили, как я оступился и сорвался вниз головой в глубокую трещину во льду. При падении я сломал себе ногу. Полтора дня я пролежал там, почти без сознания, пока двое монахов, проезжавшие мимо на ослах, не услышали мои слабые крики. Они сумели достать меня из расщелины; каким образом, я не помню, так как был в полубеспамятстве от голода и боли. Я пришел в себя в монастыре и увидел над собой добрые, улыбающиеся лица. Этот монастырь находился в итальянской части Альп, а я ни слова не знал по-итальянски. Они учили меня своей латыни, пока не срослась моя нога. Потом они заметили, что у меня есть некоторые способности к рисованию, и попросили помочь им расписать стены и проиллюстрировать рукописи религиозного содержания. Иногда я играл на органе. К тому времени, когда моя нога зажила настолько, что я смог ходить, я понял, что мне нравится спокойная монастырская жизнь, занятия живописью, игра на органе во время утренних и вечерних служб, размеренное чередование молитв и трудов, монашеское самоотречение. Я остался с ними и в конце концов стал одним из них. В этом монастыре, высоко в горах, я наконец обрел душевный покой.

Джоэл окончил свой рассказ. Он сидел, глядя на Криса, затем перевел свои выцветшие, но горящие глаза на меня.

Смущенная его проницательным взглядом, я старалась не отводить глаз и не обнаружить смятения чувств. Он мне все-таки чем-то не нравился, хотя и напоминал отца, которого я очень любила. А поскольку явной причины такой неприязни не было, я решила, что всему виной мое беспокойство и боязнь того, что он все знает… Знает, что Крис мой брат, а не муж. Может быть, Барт рассказал ему о нас? Или он заметил, как Крис похож на Фоксвортов? Конечно, это были только догадки. Он улыбался мне, старался быть обаятельным, чтобы завоевать мое доверие. Он понимал, что завоевывать доверие надо именно у меня, а не у Криса…

– Почему вы вернулись? – спросил Крис.

Джоэл снова постарался наклеить на лицо улыбку.

– Однажды в монастырь наведался американский журналист. Он хотел написать статью о том, что заставляет людей в наше время становиться монахами. Поскольку только я один в монастыре владел английским, меня попросили побеседовать с ним. Пользуясь случаем, я спросил, не слышал ли он что-нибудь о Фоксвортах из Виргинии. Он слышал, поскольку Малькольм владел к тому времени огромным состоянием и так или иначе участвовал в политических делах. И только тогда я узнал о его смерти, а также о смерти моей матери. Когда журналист уехал, я стал все время думать об этом доме и о моей сестре. Однако проходил год за годом, дни сменялись такими же днями, а календарей мы там не держали… Но наступил день, когда я понял, что мне очень хочется домой, хочется увидеть сестру, поговорить с ней. Журналист не упоминал, вышла ли она замуж. Я так ничего и не знал, пока не вернулся в эти края почти год назад. Я поселился в мотеле и там услышал, что старый дом Фоксвортов сгорел в рождественскую ночь, что моя сестра была помещена в психиатрическую лечебницу, услышал и о ее ужасной судьбе. Но только когда Барт приехал сюда этим летом, я узнал все остальное: как она умерла, как он стал ее наследником.