Вирджиния Эндрюс: Семена прошлого

Его голос был слаб и надтреснут, с какими-то хрипами, как будто он простудился и ему трудно говорить. Однако скоро я перестала это замечать, так как он стал рассказывать о том, что я давно хотела узнать: о наших бабушке и дедушке, о нашей матери и ее детстве. Очень скоро мне стало ясно, что Джоэл не любил своего отца, и только тогда я почувствовала расположение к нему.

– Вы называли вашего отца по имени? – задала я первый вопрос с тех пор, как он начал свое повествование.

Мой голос прозвучал как испуганный шепот, как будто Малькольм был где-то поблизости и мог нас услышать.

Тонкие губы Джоэла задвигались и сложились в некое подобие улыбки:

– Конечно. Мой брат Мал был на четыре года старше меня, и мы оба всегда обращались к отцу только по имени. Мы не считали это дерзостью. Называть его «папа» было как-то нелепо. Слово «папа» подразумевает теплые родственные отношения, которых у нас не было, да никто и не хотел их. Отцом мы тоже не могли его называть, так как настоящим отцом он никогда нам не был. Конечно, разговаривая с ним, мы называли его отцом. Если говорить правду, мы старались, чтобы он не видел и не слышал нас. Мы исчезали, когда он появлялся дома. У него было два офиса: один, главный, в городе, где он находился большую часть времени и откуда руководил всеми делами, второй – здесь, в этом доме. Он всегда работал. В офисе он восседал за массивным письменным столом, который отделял его от нас, как барьер. Даже находясь дома, он был отделен от всех и неприступен. Он всегда был занят, всегда сам подходил к телефону в офисе, поэтому мы ничего не знали о его делах. Даже с матерью он редко разговаривал. По-моему, она принимала это как должное. Изредка мы видели, как он держал на коленях нашу маленькую сестричку. Спрятавшись, мы со странной тоской наблюдали за ними. Позднее, вспоминая наше детство, мы удивлялись, почему мы завидовали Коррине, ведь ее наказывали так же жестоко, как и нас. Однако мы видели, что отец всегда раскаивался, когда ему приходилось наказать ее. После оскорбления, порки или запирания на чердаке – последнее было его любимым способом наказания – он приносил Коррине какой-нибудь дорогой подарок: драгоценности, куклу или игрушку. У нее было все, что может пожелать маленькая девочка, но если ей случалось в чем-нибудь провиниться, самая любимая ее вещь отбиралась и передавалась в церковь, которую он посещал. Коррина плакала и старалась вымолить у него прощение, но он так же легко от нее отворачивался, как в другое время легко шел навстречу ее желаниям. Когда Мал или я пытались выпросить у него утешительные подарки после наказания, он поворачивался к нам спиной и приказывал нам быть мужчинами, а не детьми. Мы думали, что ваша мама знает какой-то способ заставить отца сделать все, что она пожелает. Мы не знали, как приласкаться к нему, притвориться послушными, чем смягчить его сердце.

Закрыв глаза, я представила, как девочка, ставшая впоследствии моей матерью, бегает по этому великолепному, но недоброму дому, приученная к расточительности и достатку… Поэтому, когда она вышла замуж за нашего отца, получавшего скромное жалованье, ей не приходило в голову ограничивать свои расходы.

Я сидела с широко раскрытыми глазами, а Джоэл продолжал:

– Коррина и наша мать не любили друг друга. Когда мы подросли, то поняли, что мать завидовала красоте дочери и ее умению очаровывать мужчин. Коррина в самом деле была необыкновенно хороша. Даже мы, братья, чувствовали силу ее женских чар.

Джоэл сложил на коленях худые бледные руки. Они были узловатыми, утолщенными в суставах, но почему-то все еще казались изящными, то ли потому, что их движения были грациозны, то ли потому, что они были так бледны.

– Посмотрите на все это великолепие и красоту и представьте семью измученных людей, где каждый мечтал освободиться от цепей, в которых нас держал Малькольм. Даже наша мать, унаследовавшая состояние своих родителей, была под строгим контролем. Мал убегал от банковских дел, которые он ненавидел и которыми его заставлял заниматься Малькольм, вскакивал на мотоцикл и уносился в горы, где отсиживался в хижине, которую мы с ним построили. Иногда мы приглашали туда наших подружек, и то, чем мы там занимались, вряд ли получило бы одобрение нашего отца, но мы таким образом бросали вызов его абсолютной власти над нами. Однажды летним днем случилось ужасное: Мал сорвался в пропасть; спасатели подняли оттуда его тело. Ему был только двадцать один год, мне – семнадцать. Я и сам наполовину умер, так пусто и одиноко мне стало без брата. Отец подошел ко мне после похорон Мала и сказал, что я должен занять место старшего брата в одном из банков и изучить финансовое дело. С таким же успехом он мог приказать мне отсечь себе руки и ноги. Я сбежал той же ночью.