Вирджиния Эндрюс - Розы на руинах

– Ты делала ошибки в правописании, мама, – усмехнулся он.

Как я ненавидел их духовную связь, столь очевидную! Они были как двое приятелей, а вовсе не как мать с сыном. Я ненавидел это бумагомарание, а потом перепечатывание начисто. Ненавидел все эти ее любовно подобранные ручки, карандаши, ножички, новые книги, которые она всегда покупала.

У меня не было другой матери! У меня не было отца. Никогда. Никогда не было настоящего отца. Никого, даже любимого животного.

Лето подходило к концу, взрослело, как и я. Кости мои были хрупкими и старыми, а ум – мудрым и циничным. Со мной происходило то же, что и с Малькольмом. Как он писал в своем дневнике, ничто теперь не казалось таким, каким бывало прежде, и никакая любимая игрушка уже не радовала, лишь приносила разочарование. Даже особняк моей бабушки стал мне казаться маленьким и нисколько не загадочным.

В бывшем стойле Эппла, в моем заветном месте для чтения, я обычно лежал на сене и пытался прочесть те десять страниц, что Джон Эймос предписывал мне ежедневно. Иногда я прятал книгу в сене, иногда носил ее под рубашкой. Я начал читать, найдя нужную страницу благодаря взятой у мамы кожаной закладке:

«Я ясно помню тот день, когда в свои двадцать восемь лет я вернулся домой и обнаружил, что овдовевший мой отец наконец женился. Я в изумлении глядел на его юную жену, которой, как я вскоре выяснил, было лишь шестнадцать. У меня не было ни тени сомнения, что такая юная и прекрасная девушка вышла замуж за него лишь из-за денег.

Моя собственная жена, Оливия, никогда не была красивой, но в те времена, когда я женился на ней, она казалась мне привлекательной во многих отношениях. К тому же ее отец был очень богат. Когда же она родила мне двух сыновей, в ней не осталось более никакой привлекательности для меня. В сравнении с Алисией она была так скучна и бесцветна… А Алисия была моей мачехой».

Я уже читал прежде эту любовную чепуху. Черт возьми, я перепутал страницы! Но обычно я перескакивал со страницы на страницу, читая то тут, то там, особенно когда наступали щекотливые описания с поцелуями. У Малькольма часто случались такие описания. Странно, что, настолько ненавидя женщин, он хотел целовать их.

Вот, кажется, я нашел потерянную страницу.

«…Алисия родила своего первенца. Я страстно надеялся, что это будет девочка, но родился сын, еще один сын моего отца, с кем мне придется делиться наследством. Я помню, как ненавидел и ее, и ее сына, которого она нежно прижимала к себе, а я стоял и глядел на них в бессилии.

Она улыбнулась мне невинной улыбкой, такая гордая своим материнством, а я сказал ей ласково, подражая отцу:

– Моя дорогая мачеха, твой сын не доживет до отцовского наследства, потому что я не допущу этого.

Как я возненавидел ее, когда она спокойно и уверенно ответила мне:

– Мне не нужны деньги твоего отца, Малькольм. Мой сын тоже не возьмет их. Мой сын не станет пользоваться деньгами, нажитыми другими мужчинами; он станет мужчиной и сам заработает их. Я научу своего сына истинным ценностям жизни – тем, о которых ты и не ведаешь.

Я готов был ударить ее по этому прекрасному, умному лицу…»

Странно, о каких таких ценностях она говорила? Какие еще бывают ценности, кроме денег, – цены на недвижимость?

Я вновь вернулся к дневнику. Малькольм перепрыгнул через пятнадцать лет и писал о своей дочери:

«…Моя дочь Коррина с возрастом становится все больше и больше похожа на мою мать, которая бросила меня, когда мне было пять лет. Я наблюдаю, как она меняется, превращается в женщину, и я часто смотрю на ее молодую, едва наметившуюся грудь, которой суждено однажды соблазнить какого-нибудь мужчину. Однажды она заметила мой взгляд и вспыхнула. Мне это понравилось: по крайней мере, она скромна.

– Коррина, – сказал я, – поклянись мне, что ты не выйдешь замуж и не оставишь своего отца доживать в старости и немощи. Поклянись, что никогда не оставишь меня.

Она так побледнела, будто боялась, что я запру ее опять на чердаке, если она откажет мне в моей простой просьбе.

– Коррина, я оставлю тебе все мое состояние, все до последнего цента, если ты пообещаешь.

– Но, отец, – проговорила она, склоняя голову и чуть не плача, – я хочу выйти замуж и иметь детей.

Она клялась, что любит меня, но по ее глазам я видел, что она оставит меня при первой же возможности.

Я же всю жизнь следил, чтобы в ее жизни не появлялись мужчины: она посещала школу для девочек, строгую религиозную школу, не допускавшую никаких вольностей…»