Вирджиния Эндрюс - Розы на руинах

– Да, мадам, думаю, я простил бы им все.

– А убийство? – быстро спросила она, тоже вставая. – Ты бы простил? Случайное, неумышленное убийство?

Да, она точно помешанная, как и ее дворецкий. Мне захотелось побыстрее выбраться отсюда. Но надо, чтобы она поняла, что я предупреждаю всерьез. И я сказал:

– Если вы желаете Барту добра, оставьте его!

Ее глаза наполнились слезами, и она молча кивнула. Я понимал, что причинил ей боль. Мне пришлось скрепить свое сердце, чтобы не начать извиняться.

Когда я уже выходил, в дверь постучали, и я открыл ее. Двое мужчин внесли в дом продолговатый ящик и начали отдирать прибитую гвоздями крышку.

– Не уходи, Джори, – попросила дама в черном. – Я хочу, чтобы ты взглянул на то, что лежит в ящике.

Зачем мне было разглядывать чужие вещи? Но я остался, отчасти подчиняясь тайному любопытству.

Старик-дворецкий пришаркал в зал, но она отослала его:

– Я не звала тебя, Джон. Пожалуйста, оставайся на своей половине, пока я не позвоню.

Он неприязненно взглянул на нее и убрался восвояси.

К тому времени ящик был открыт, двое рабочих вынули упаковочные материалы и развернули что-то огромное в сером чехле.

Все эти приготовления были похожи на спуск корабля на воду. Мне отчего-то стало неприятно, тем более что у хозяйки дома был такой вид, будто она ждет не дождется, когда я увижу содержимое ящика. Может быть, она хочет сделать мне подарок, ведь она всегда дарит Барту все, что он только пожелает. Барт был, пожалуй, самым жадным на земле мальчишкой: он хотел все, особенно же он хотел любви к себе и никому больше не желал эту любовь уступать.

Я успел понять, что рабочие разворачивают огромную картину, написанную маслом, но тут же вздрогнул и отступил, потрясенный: передо мной стояла мама, еще более прекрасная, чем наяву.

Она была в простом белом платье; ее тонкая рука опиралась на прекрасный резной столбик. А позади нее расстилалась пеленой мерцающая белая материя. Резная лестница уходила куда-то в туман, в котором угадывались очертания не то дворца, не то особняка.

– Ты знаешь, чей это портрет? – спросила она, когда картина была повешена на указанное место в одном из боковых залов.

Я тупо кивнул, потеряв дар речи.

Зачем ей мамин портрет?

Она подождала, пока уйдут рабочие. Они ушли улыбаясь, довольные выданными им деньгами.

Я с трудом дышал, все мое тело пребывало в странном оцепенении.

– Джори, – ласково сказала дама в черном, поворачиваясь ко мне, – это мой портрет, его заказал мой второй муж вскоре после того, как мы поженились. Когда я позировала для него, мне было тридцать семь лет.

Да, моей маме тоже было тридцать семь, и на портрете эта женщина выглядела в точности как моя мама.

Я сглотнул комок в горле; мне захотелось в туалет, мне срочно надо было бежать… Но я остался: еще больше мне необходимо было выслушать ее объяснения. Я чувствовал приближение какой-то страшной тайны; я был совершенно парализован страхом.

– Мой второй муж, Бартоломью Уинслоу, был моложе меня, Джори, – быстро, будто боясь, что я не дослушаю, проговорила она. – Когда подросла моя дочь, она соблазнила моего мужа, увела его у меня, желая иметь от него ребенка и этим ранить меня еще глубже. Ведь я больше не могла иметь детей. Ты догадываешься, кто этот ее ребенок?

Я вскочил и попятился к выходу, выставив перед собой руки, чтобы избежать новых нежелательных для меня откровений. Я не желал, не желал слушать это!

– Джори, Джори, Джори, – покачивая головой, нараспев продолжала она, – ты совсем меня не помнишь? Вспомни-ка, как ты жил с мамой в горах Виргинии. Вспомни маленькую почту и женщину в меховом манто. Тебе тогда было года три. Ты тогда увидел меня, заулыбался, подошел погладить мех и еще сказал, что я красивая, – помнишь?

– Нет! – закричал я изо всех сил. – Я никогда вас не видел, никогда до того, как вы приехали сюда! А все блондинки с голубыми глазами выглядят одинаково!

– Да, – печально и отрешенно проговорила она, – тут ты прав. Я не хотела подшутить над тобой. Я думала, мне будет приятно твое удивление. Прости меня, Джори. Прости.

Мне надо было уйти, но я не в силах был оторваться от этих голубых глаз.

Медленно шагая домой, я чувствовал себя несчастным. Зачем я остался? Зачем этот портрет привезли, именно когда я был там? Отчего у меня такое чувство, что эта женщина представляет угрозу для моей матери? Неужели ты, мама, соблазнила ее мужа? Неужели это правда? Но ведь у Барта именно такое имя: Бартоломью. Разве это не доказательство?