Вирджиния Эндрюс - Розы на руинах

Внезапно меня охватили смущение и сожаление. Нет, этот дом не был похож на замок злой колдуньи, который мне предстояло завоевать. Это просто был старый дом старой женщины, которая, видимо, нуждается в Барте так же сильно, как и он в ней. Но конечно, она не может быть его бабушкой, это он все придумал. Та бабушка, я знал, находится в сумасшедшем доме где-то далеко в Виргинии. Туда ее поместили за какое-то ужасное преступление.

Здесь все было тихо; вся обстановка подавляла и делала меня как-то старше. У нас в доме всегда звучала музыка, шум с кухни, лай Клевера, крики Синди, шумные игры Барта и возня Эммы. Но в этом доме не слышно было ни шороха. Я нервно вытер ноги, уже жалея о своем намерении встретиться с хозяйкой. В окне за занавеской промелькнула чья-то тень. Я вздрогнул и хотел убежать, но тут дверь открылась и в нее выглянул дворецкий.

– Можете войти, – негостеприимно проговорил он, меряя меня взглядом водянистых глаз, – но не задерживайтесь слишком долго. Хозяйка стара и быстро устает.

Я спросил, как ее зовут, потому что уже устал называть ее про себя «старой женщиной» или «дамой в черном». Мне не ответили. Дворецкий был мне неприятен всем: своей походкой, шарканьем, стуком эбонитовой трости по паркету и розовой блестящей лысиной. Тонкие белые усы его свисали двумя шнурами на сжатые губы. Хотя он казался слабым и старым, в нем было что-то зловещее.

Он подтолкнул меня вперед, но я все еще не решался. Тогда он насмешливо улыбнулся, показав слишком большие и слишком желтые зубы. Я смело расправил плечи и вошел, надеясь, что сейчас я все улажу и мы снова заживем так же счастливо, как жили до сих пор, когда они сюда еще не приехали и этот дом был в нашем распоряжении.

Я не осознавал своих дурных предчувствий. Я полагал, что это просто любопытство.

Комната, куда я вошел, снова поразила меня, хотя затрудняюсь сказать почему. Может быть, потому, что в такой чудесный солнечный день шторы были наглухо закрыты. Или потому, что еще и ставни снаружи тоже были закрыты, пропуская лишь узкие солнечные лучи. И то и другое создавало в зале неожиданный холодок. В нашей местности сильной жары не бывает никогда. Близость океана создает прохладу, а вечерами даже летом необходимо надевать свитер. Но в этом доме было просто-таки холодно.

Хозяйка дома сидела в деревянном кресле-качалке и смотрела на меня. Она сделала жест, приглашающий меня подойти ближе. Ее рука была изысканно тонка. Отчего-то у меня было предчувствие, что она угрожает благополучию моих родителей, моему собственному, и больше всего – душевному благополучию Барта.

– Не нужно бояться меня, Джори, – теплым, ласковым голосом сказала она. – Мой дом всегда открыт для тебя так же, как и для Барта. Я всегда буду рада тебя видеть. Давай поболтаем с тобой. Хочешь кусок пирога и чашечку чая?

«Обольстить» – вот то слово, которое следовало бы добавить для расширения моего словаря, на чем всегда настаивал папа. Он часто говорил: «Мир принадлежит тем, кто умеет красиво и правильно говорить, а удача приходит к тем, кто хорошо пишет».

Она обольстила меня, эта дама в черном, сидевшая так горделиво в своем кресле и выглядевшая так старо.

– Отчего вы не откроете ставни, не раздвинете занавеси, чтобы впустить сюда свет и воздух? – спросил я.

Нервное движение рук высветило игру драгоценных камней, которыми были унизаны ее пальцы. Рубины, изумруды и бриллианты – все цвета спектра засияли вдруг в комнате. И все эти роскошные украшения совсем не вязались с простым черным нарядом, который она носила, и с вуалью в несколько слоев черного шифона, что была на ее голове. Но голубые глаза ее были открыты и показались мне мучительно знакомыми.

– Свет режет мне глаза, – объяснила она слабым шепотом.

– Почему?

– Что «почему»? Почему свет режет мне глаза?

– Да.

Она вздохнула:

– Я долго жила оторванной от мира, замкнутой в маленькой комнатке, но что еще хуже, я была замкнута в себе. Когда ты лицом к лицу сталкиваешься впервые сам с собой, то первое впечатление – это шок. Когда я впервые поглядела на себя в зеркало без свидетелей, я содрогнулась; так же было, когда я впервые заглянула внутрь себя. Поэтому сейчас в моих комнатах много зеркал, но я закрываю свое лицо, чтобы не видеть слишком многое. Я нарочно не пускаю в комнаты свет, чтобы не видеть лица, которое я любила раньше.

– Тогда было бы лучше снять зеркала.

– Как легко все у тебя получается. Но ты еще молод. Молодым все кажется простым и легким. Я не хочу снимать зеркала. Они нужны мне для того, чтобы напоминать о моей вине. И эти закрытые окна, и этот застывший воздух – это все наказание для меня. Если хочешь, Джори, открой ставни, раздвинь шторы, впусти сюда воздух и свет, а я сниму вуаль и открою свое лицо, но ты не найдешь его приятным. Красота моя давно увяла, но это столь малая потеря по сравнению с прочим, что ушло от меня и за что надо было сражаться самоотверженно.