Вирджиния Эндрюс - Розы на руинах

– У меня подарок для твоей матери, – сказала она своим резким голосом. Она открыла ящик стола и достала золотую коробочку, перевязанную красной лентой. – Для Кэтрин, – добавила она, стараясь не встречаться со мной взглядом. – Ты во всем прав. Я хотела забрать тебя у матери и отца, потому что чувствовала свое право на это. Но теперь я вижу, что хотела сделать это не для тебя, а для себя. Сыновья принадлежат своим родителям, а не бабушкам. – Она горько улыбнулась и, взглянув на золотую коробочку, продолжила: – Это конфеты «Леди Годива». Твоя мать безумно любила их, когда мы вместе жили в Нью-Йорке и часто бывали в компании мадам Золта. Она боялась есть шоколад, чтобы не потолстеть, хотя она из той породы, что сжигают больше калорий, чем получают. Но я тогда позволила ей одну конфету в неделю. Поскольку она больше не будет танцевать, ей можно осуществить свое заветное желание.

Это было любимое выражение Барта.

– У мамы страшная простуда, – сказал я так же некстати, как и она. – Спасибо вам за конфеты и за то, что вы только что сказали. Я знаю, что маме сразу станет легче, когда она узнает о вашем решении не забирать меня. – Я усмехнулся и поцеловал ее в худую щеку. – А потом, разве нельзя меня поделить между вами? Если вы не будете задевать ее за живое, не станет и она. Мама – чудесный человек. Ни разу не обмолвилась о каких-либо недоразумениях между вами.

Успокоенный, я уселся в кресле поудобнее и скрестил ноги.

– Мадам, я просто в ужасе. Дела в нашем доме принимают дурной оборот. Поступки Барта становятся все более дикими. Мама заболела от этого холода, а папа выглядит таким несчастным. Клевер умер. Эмма перестала улыбаться. Приходит Рождество, но в этом году не чувствуется никакого праздника. Если это будет продолжаться, мне кажется, я сойду с ума.

– Ха! – фыркнула она, опять становясь самой собой. – Жизнь всегда такова. Двадцать минут несчастья в ней приходится всего на пару секунд счастья. Поэтому будь всегда благодарен судьбе за эти краткие мгновения и цени их, цени любое счастье, какое можешь поймать, неважно, какой ценой.

Я фальшиво улыбнулся. Внутренне я был страшно расстроен. Ее циничные слова только добавили горечи.

– И такова вся жизнь? – спросил я.

– Джори, – сказала она, приблизив ко мне свое старое морщинистое лицо, – подумай сам: если бы не было облаков, замечали бы мы солнечный свет?

Я сидел в ее мрачном кабинете и начинал находить в этой печальной философии некоторое утешение.

– Ну что ж, я понял вас, мадам. И простите меня за сказанное.

Она с болью прошептала:

– Прости и ты меня.

Я обнял ее. Мы пришли к желанному компромиссу.

Всю дорогу домой я умирал от желания открыть коробку с шоколадом.

– Папа, – начал я, – мадам посылает маме эти конфеты в знак примирения, как я понимаю.

Он с улыбкой взглянул на меня:

– Это хорошо.

– Странно, что мама так долго болеет. Она никогда не болела дольше чем дня два. Не кажется ли тебе, что она выглядит усталой?

– Это все от писанины, от этой проклятой писанины, – проговорил папа, включая дворники, следя за интенсивным движением и сигналом поворота. – Было бы хорошо, если бы дождь перестал. Она плохо переносит дождливую погоду. Потом, она часто засиживается до утра, а утром снова встает, да еще пишет ручкой, боясь, что звук машинки разбудит меня. Когда свеча тает с обоих концов, она кончается быстрее, и так случилось с ее здоровьем. Сначала то роковое падение, а затем жестокая простуда. Потом – Барт с его проблемами. Да и у тебя есть проблемы. Джори, ты теперь знаешь нашу тайну. Мы с мамой обговаривали эту тему вдоль и поперек, да и с тобой мы часами говорили об этом. Можешь ты простить нас? Разве я не объяснил тебе все, чтобы ты понял?

Я склонил голову, чувствуя неловкость и стыд:

– Я пытаюсь понять.

– Пытаешься? Разве это так сложно? Разве я не рассказывал тебе, как мы росли – четверо в одной комнате, предоставленные сами себе; как взрослели и видели из всех людей лишь друг друга…

– Но, папа, когда вы убежали и нашли приют у дяди Пола, отчего тогда ты не нашел себе кого-нибудь другого? Почему именно ее?..

Он вздохнул:

– Кажется, я объяснил тебе, что я чувствовал по отношению к женщинам. Как только мне было тяжело, твоя мать всегда была рядом. Моя собственная мать предала нас. Когда ты молод, некоторые мысли ни за что не выбить из головы. Прости меня, если тебя неприятно поразило то, что я не в силах никого любить, кроме нее.