Джин Пендзивол - Дочери смотрителя маяка

— Мне жаль, что вы не нашли того, что искали в отцовских дневниках. Что вы не узнали, кто похоронен в той могиле и почему Чарли отправился на остров, чтобы найти дневники.

Она сжала губы, а потом сказала:

— Теперь это уже не имеет значения.

— Я вернусь позже. — Это было утверждение, но оно прозвучало почти как вопрос. Я не была уверена, что она хочет, чтобы я возвращалась, теперь, когда уже не осталось непрочитанных дневников.

— Я была бы рада.

Я повернулась к двери.

— Морган, — продолжила она. Я остановилась и повернулась к ней. Ее невидящие глаза были открыты, они смотрели в прошлое. — Он был хорошим человеком. Очень хорошим человеком.

Я какое-то время молча стояла на пороге, вспоминая того дедушку, которого знала. Когда я снова посмотрела на мисс Ливингстон, я увидела перед собой не хрупкую старушку, а молодую девушку Элизабет, которая любила хорошего человека. Очень хорошего человека. И я почувствовала себя счастливой за нее, но в этом было столько печали! Я закрыла за собой дверь и пошла по коридору, удаляясь от воспоминаний, ее и моих.

Марти протянул мне скрипку, когда я проходила мимо его подсобки. Он также вручил мне пончик, завернутый в салфетку, и бумажный стакан с горячей жидкостью, пахнущей имбирем и медом.

— Подумал, что это может тебе понадобиться.

Это помогло, но недостаточно. Разговор с Лори во время короткой поездки на машине от дома престарелых до школы получился каким-то нелепым, что-то по поводу того, что нужно звонить, что с ней всегда можно поговорить, и тому подобная фигня. Я пробормотала что-то похожее на извинения, прежде чем захлопнуть дверцу и поторопиться на урок. Деррика не было, и я радовалась тому, что не придется с ним общаться. Весь урок истории я с трудом боролась со сном и ушла из школы, как только прозвенел звонок. Мне до смерти хотелось курить, и я подожгла сигарету, как только оказалась на дорожке, которая тянулась вдоль реки к дому престарелых. Я остановилась на мосту и сделала несколько последних затяжек, а потом, запустив окурок в коричневую воду, наблюдала за тем, как он крутится и вращается, пока его несло течением к озеру Верхнее. Марти перехватил меня в коридоре возле закрытой двери в комнату мисс Ливингстон. Он покачал головой:

— Ей нужно отдохнуть.

На следующий день я снова попыталась ее найти, но в комнате ее не было, поэтому я сделала работу, порученную Марти, и ушла.

Последние несколько вечеров я провела в одиночестве, играя на скрипке в своей комнате. Теперь игра на ней уже не вызывала у меня такой душевной боли. Думаю, это благодаря тому, что я больше знаю о нем, что есть кто-то еще, кто слушал его мелодии. Музыка вызывала у меня воспоминания, а вспоминая, я начинала чувствовать себя одинокой, напуганной и маленькой.

Я почувствовала запах кофе. И бекона.

Деррик мне не звонил, и я ему тоже. Мы оба были слишком гордыми. Я хотела, но не стала этого делать. Просто какое-то чертово безумие!

В дверь постучали.

— Привет. — Это Лори. Она принесла две чашки кофе и, протянув мне одну, села на кровать. — Я решила, что ты уже проснулась.

Я сажусь на кровати и беру у нее чашку, подув перед тем, как отпить. Кофе густой, в нем много сливок и сахара. Как раз такой мне нравится.

— Ты в порядке?

— Все нормально.

Я не знаю, чего она от меня хочет. Вообще-то это не ее чертово дело. В любом случае, какая ей разница? Сомневаюсь, что я задержусь здесь надолго. Я нигде надолго не задерживаюсь.

— На днях звонил Марти из дома престарелых. Он сказал, что ты трудилась как следует.

Я пожимаю плечами. Думаю, он должен держать Лори и Билла в курсе, это часть всей реабилитационной восстановительной фигни.

— Еще он сказал, что ты много времени проводила с женщиной, которая знала твоего дедушку.

— Да. — Я не сомневаюсь в том, что он рассказал ей не только это.

Мы пьем кофе в тишине. Я слышу звук работающего телевизора в другой комнате. Шум, доносящийся из кухни.

— Они были влюблены друг в друга, — говорю я.

— Ох!

— Перед тем, как он встретил мою бабушку.

— Это действительно так?

Я делаю еще глоток кофе.

— Я не помню бабушку.

Она смотрит на меня, нахмурив брови, очевидно, о чем-то думает.

— Вы никогда не встречались. Ее не было в твоей жизни.

— Откуда ты знаешь?

— Что ж, прежде чем мы взяли тебя к нам, мы беседовали с прикрепленной к тебе социальной работницей. Она рассказала нам о твоей семье то, что им известно.

Почему-то это выводит меня из себя. Я представляю комнату, полную людей, фактически чужих, которым нет до меня никакого дела, а они сидят и обсуждают меня, будто я чертова вещь, записывают что-то в дело, принимают решения о моей жизни, а у меня нет никакого права голоса. Но мне становится любопытно, что еще она знает.