Джин Пендзивол - Дочери смотрителя маяка

— Эмили!

Я бросилась к ней. Пока я бежала по каменистому берегу к ее обмякшему телу, я поочередно замечала ее порванное платье, рану на руке, окровавленное лицо, опухшую губу и закрытые глаза. Я положила ее голову себе на колени.

— Эмили! — позвала я шепотом; из моих глаз текли слезы. — Эмили, это я!

Дэвид уже был рядом. Я слышала, как он ругается. Он отвернулся и снова выругался, и я знала, что ярость в нем кипит так же сильно, как меня разрывает чувство вины.

А потом я услышала шаги. На этот раз это была не воображаемая поступь голодного медведя и не призрачное странствие заблудших душ. Это была уверенная походка человека, идущего через перелесок и ступающего по шатающимся, покрытым мхом камням на берегу.

Дэвид их тоже услышал. Он резко развернулся и вскинул ружье, целясь в темноту. Только тогда я заметила каноэ, лежащее на берегу вне досягаемости волн. Я его не узнала.

— Кто там? — Голос Дэвида стал голосом солдата. Авторитарным. Требовательным. Но в нем все еще улавливалась дрожь эмоций, которые, пройдя через его сердце, затопили все тело, до кончика пальца, лежащего на спусковом крючке.

Ответа не было.

Из перелеска вышла темная тень, которая тут же приняла форму мужчины. На секунду тень замерла, а потом снова двинулась через пляж в сторону каноэ.

— Я спросил, кто там! — Дэвид взвел курок.

Эмили пошевелилась и открыла глаза, пытаясь сесть.

Тень подошла к каноэ и посмотрела в нашу сторону, будто раздумывая. И тогда мир прекратил вращаться. Озеро чуть слышно вздыхало у берега, не касаясь корпуса каноэ. Деревья будто задержали дыхание, луна спряталась за облако, а затем снова выглянула с другой его стороны, ярко освещая берег. Тень резко развернулась и направилась в нашу сторону. Я видела, как рука скользнула под полу куртки из оленьей шкуры. Я заметила блеск металла, светлое пятно в темноте, а потом раздался выстрел. Он отразился эхом в кронах деревьев и замер. Тень слилась с землей.

Эмили вырвалась из моих рук и поползла к телу, которое лежало рядом с каноэ, наполовину в воде. Она наклонилась над ним и провела пальцами по морщинистому обветренному лицу; густая седая борода едва скрывала шрамы.

Пуля попала ему прямо промеж глаз. Тех глаз, которые смотрели на меня из-за деревьев, пока стая волков уходила через замерзшее озеро. Глаз, полных вины, отводимых в сторону над шкурой Хитклифф. Глаз, которые мой отец назвал затравленными, когда столько лет назад писал о помощнике смотрителя Грейсоне в своем дневнике.

Он все еще сжимал в руке наплечную сумку. Сумку с металлической пряжкой, в которой были свежесобранные корни заманихи, полоски ивовой коры, пучки высушенного мха. Лекарства леса. Лекарства для Эмили. Он пытался помочь ей, залечить ее раны.

Дэвид рухнул на берег рядом с ним, опустив ружье на колени.

— Господи! — прошептал он. — Господи, что же я наделал?! — Он закрыл лицо руками.

Я тронула Эмили за плечо. Она, вздрогнув, отстранилась от моей руки.

— Он сделал это с тобой? — спросила я. — Эмили, это он причинил тебе боль?

Она посмотрела на меня, ее серые глаза были так не похожи на мои. Я увидела в них страх, печаль и стыд. Она отрицательно покачала головой.

А потом осознание накрыло меня холодной лихорадкой. Он был отвратительным мальчиком, возможно, теперь он стал скверным мужчиной?

Разогретый алкоголем, он ушел от костра и поплелся на пляж. Она была беззащитна. Она была одна. После многолетних мук ненависти он наконец нашел способ ей отомстить.

— Эверетт, — еле слышно произнесла я.

Эмили опустила глаза, прижала колени к груди и начала раскачиваться взад и вперед, туда и обратно.

Эверетт.

Дэвид отнес ее домой и положил в нашу кровать. Ее платье было разорвано спереди. Я растопила печь и сожгла его, дождавшись, когда пламя дохнет жаром, разливая тепло по комнате. Ее лицо и грудь были покрыты фиолетовыми синяками, а на руке была глубокая рваная рана, перевязанная полоской хлопковой ткани. Я знала, что этого кусочка будет недоставать на рубашке Грейсона. При свете керосиновой лампы я выкупала ее, смывая грязь, слезы и кровь, которая бежала между ее ног. Я расчесывала ее так долго и тщательно, что ее волосы заблестели, и сидела с ней, пока она не закрыла глаза и не уснула. Луч маяка все крутился, крутился и крутился.

Мать бодрствовала в своем кресле. Каждые четыре часа она с усилием поднималась по деревянным ступеням, чтобы намотать шкивы, а потом возвращалась обратно. Мы совсем не разговаривали.