Татьяна Москвина - Она что-то знала

– Наверное… Да, нравится. Удивительно плотный и красочный текст.

– А конечно. Удивительно плотный. С присущей ему обстоятельностью и, кстати, с иезуитским наслаждением посвятив этот роман своей жене, Набоков даёт некие точные цифры, в фунтах и дюймах описывающие желанный для героя предмет. Прямо скажем, к набоковской жёнушке Верочке эти цифры имеют мало отношения… Лолита представляет собой существо ростом в один метр сорок пять сантиметров и весом тридцать пять килограммов. Это маленькая худая девочка, заморыш, которую ГГ, извините, два года е..т три раза в день. Через день заставляя её работать ртом, отчего у девочки случаются рвотные спазмы. И что, какое читателям до этого дело? Одни вообще не представляют никаких реальных картинок и просто читают красивые умные слова, сбитые в гладкий художественный мусс, другие как раз очень хорошо все представляют, что и заставляет их корчиться от горячей судороги в паху. Классическая книга. Скоро будет в школьной программе, в университетской-то уже есть. Вот что такое – художественность! Прелестная, надо сказать, штучка…

Вы можете мне сказать, что я не отвечаю на ваш вопрос, и это так. Я увиливаю. Хотя никаких особенных тайн, честное слово, нет.

– Помните, в записке стишок: «две тройки, четыре четвёрки, их девять девяток жуют», что это такое?

– Две тройки – Марина, она родилась третьего марта, четыре четвёрки – я и Алёна. День рождения Алёны четвёртого апреля, а мой… восьмого ноября. Мы одно время увлекались каббалой, цифрами, что-то считали, вычисляли… смешно. Бедные крошки считают-вычисляют свою судьбёнку.

– А девять девяток?

– Не знаю… чушь. Мне сейчас надо всё это вынести за скобки. На время. Извините, что я так раздражённо говорю с вами, но мне важно отрешиться от всего и доделать одну работу, смертельно важную для меня. Я давно перестала писать. Болтать на лекциях мне легко, а писать тяжко. Начинается мозговая боль и какая-то удивительная тоска. Идёт откуда-то из позвоночного столба, впивается в область сердца, зудит, насылает дремоту, злость, ужасное недовольство собой. Но я обязана преодолеть мучения и выскрести до конца свой мозг. Тем более если мне реально что-то грозит, как вы говорите…

– Роза Борисовна, простите, я вмешиваюсь не в своё дело, но мне за эти месяцы вы все стали как будто близкими знакомыми. Я за вас переживаю, ей-богу..

– Да. Да. Понятно. И Яша вас расхваливал – добрая, говорит, девочка. Да. Ну, что сидеть без толку – давайте пройдёмся, я вас провожу. Мне иногда бывает невмочь дома сидеть, я тогда выбегаю, как зверина, быстро, в никуда, мечусь по району. Ночью бывает. Никогда не нападали, никто: если подойдет шпана, я оскалюсь и вою, знаете, как они драпают? Выгоды уродства и психопатии так же замалчиваются, как полезные свойства алкоголя и табака.

Роза облачилась в длинную шубу из чернобурки с пышным воротником, удачно драпировавшим её загорбок, и надела берет из белой норки. Анне, с удовольствием наблюдавшей за её облачением, Штейн успела прочесть маленькую лекцию о печальном исчезновении барских предметов одежды в пролетарском государстве.

– И заметьте, они исчезали, так сказать, сфумато, постепенно тая в красном историческом воздухе, ещё долго дотлевая на телах каких-нибудь старых учительниц, переводчиц, актрис… Муфта! У меня в детстве ещё была муфта! Старушка Захаржевская подарила. Большая котиковая муфта, с кармашками внутри, такая уютная, и так мило было там держать руки. Получался силуэт скромной и лукавой барышни. Отдала бы сейчас полцарства за муфту! Но нет, разве пролетэры могут руки в муфте держать? У них они всегда должны быть наготове… А потом отсохло, не возродить…

Они шли по Коломне без цели, без плана гуляния, мелкий, без всякого обаяния, снег норовил свить гнёзда на шубе Розы, но она то и дело раздражённо отряхивалась – снег не был кристаллизован в образы снежинок и оттого был ею забракован.

– Такое впечатление, что мир исхалтурился, то есть исхалтурились поддерживающие его форму мастера. Уже большими пятнами идет разная никудышность, провалы качеств и свойств. Я снежинок настоящих, звездчатых, крупных, не видела несколько лет уже. Какие-то хлопья вываливают, точно из неликвидных остатков. И морозных узоров на стеклах больше нет. И представьте себе, я летом подошла к сиреневому кусту в сквере – а не почуяла никакого, никакого запаха!

– Марина Валентиновна что-то такое мне говорила, да… про мир без свойств…