Татьяна Москвина - Она что-то знала

– То есть вы не сомневаетесь в том, что Лилия Ильинична покончила с собой добровольно, что никто её не доводил, не принуждал, не провоцировал?

– Лилия Ильинична покончила с собой добровольно, сё никто не принуждал и не провоцировал.

– А как вы объясните её предсмертную записку: «натёрли пятёрку на тёрке»? Что такое ЛИМРА?

– Всё это ничего не значит. Вымученная шутка несчастной женщины.

– Роза Борисовна, всё-таки, если вам не сложно, расскажите о вашей последней встрече.

Роза помолчала, раскуривая погасшую трубку.

– Что ж.,. Лиля не умела готовить, поэтому мы всё принесли с собой, всю эту банальную роскошь новых времен – сёмга-нарезка, ветчина-салями, бананы-винограды. Из оригинального были только консервы с Алёнкиного завода – курица в собственном соку и огурцы эти их необыкновенные, там же, в городе Горбатове, какие-то феноменальные огурцы… Марина стала рассказывать, что в её театре принята к постановке новая пьеса…

– «Инсулин»?

– Да. Рассказывала смешно, однако Лиля нисколько не смеялась. Стала нападать на Марину – как она может участвовать в таком дерьме, как она смеет своими руками умножать распад культуры. Было произнесено столь же эффектное, сколь и бессмысленное слово «позор». Алёна попыталась их помирить, но неудачно – стала объяснять, что и весь театр есть «позорище», и это безразлично, что там играть, Чехова или «Инсулин», всё одно бесовская затея. Тут Лиля сказала, что Алёна и так была небольшого ума, а от благодати, которая на неё внезапно напала, ей и совсем поплохело. Что солить огурцы дело хорошее, но не для того мучилось человечество, чтоб образованные люди становились мракобесами и начинали презирать многовековой духовный труд предков. Что её тошнит от православных дамочек-кликуш, которые поют с голосов невежественных священников, которые и знать не знают человеческой жизни… Словом, завязалась настоящая, полновесная ссора.

– А вы?

– А что я? Мне что «Инсулин», что православие, что Лилькины призывы к идеалам, что Алёнкины огурцы… Как сказал один поэт, «смерти очень скучно ждать – надо время коротать». Девочки изобрели себе кумиров, но я им не поклонялась, я любила их самих. Только их. А крыша, на что мне их крыша!

– Крыша? – удивилась Анна.

– Когда идёт ливень, люди прячутся в укрытие, ищут крышу, и когда идёт жизнь, то же самое—для кого-то такой «крышей» будет искусство, для кого-то – религия, для кого то – идеалы общественно го устройства, или наука, или даже просто увлечение. Но крыша сама по себе, а люди сами по себе.

– Вы старались их помирить?

– Да я всерьёз и не принимала сначала эту свару. Так было хорошо – снова оказаться среди родных людей.

Роза, попыхивая трубкой, смотрела в сумерки за окном, и её карикатурный профиль казался Анне нереальным, призрачным, как почеркушка пальцем на запотевшем стекле. «Интересно, – подумала Анна, – почему считается, что природа обижает уродов, смеётся над некрасивыми людьми? Разве насмешливый художник не любит свои карикатуры так же нежно, как милый лжец-романтик – портреты идеальных красавиц?»

– А у вас разве нет «крыши»? – спросила Анна.

– У меня – нет. Я хочу не скрыть, а я хочу открыть.

– Что открыть?

– Истину.

– И… как, получается?

– Да, – спокойно ответила Роза и включила напольную лампу – матовый шар на высокой и крутой стальной ноге-дуге. В мягком свете лампы Анна разглядела фотографию на стене, единственную в гостиной, – светловолосый молодой человек, с пышной чёлкой и густо подведёнными бровями, одетый в камзол с широкими рукавами и белую рубашку с большим отложным воротником, печально смотрел куда-то вбок и ввысь. «Неужто Маревич? – подумала Анна. – Какая преданность, однако…»

– Роза Борисовна, вы это серьёзно говорите?

– Да. У меня вообще плохо с юмором.

– А бывает истина без юмора?

– Многие известные нам свидетельства и описания истины указывают на то, что она, во-первых, скрыта, окутана покрывалом, во-вторых – что откинувший покрывало и увидевший истину должен ослепнуть. Хотелось бы узнать, где здесь найти место для юмора?

– К таким спорам я не готова, – улыбнулась Анна. – Можно, мы вернёмся к вечеру вашей встречи с подругами? Вы помирились в конце концов?

– Скорее – устали, исчерпали душевные силы. Мне не показалось, что произошло что-то исключительное, мы, бывало, и раньше ссорились.

– Серебринская рассказала вам о деньгах, которые она взяла от Балиева?

– Рассказала и рассердила меня. Она прекрасно знала, что я могу дать ей любые деньги! Любые! Тем более такую жалкую сумму. Но она принципиально не хотела моих денег…