Джек Керуак - Ангелы опустошения. Книга 2

Поэтому к тому времени как Ирвин с Саймоном наконец приехали на свое триумфальное воссоединение с нами в Африке, было уже слишком поздно. Я все больше и больше времени проводил у себя на крыше и теперь на самом деле читал книги Ван Вик Брукса (про жизнь Уитмена, Брет Гарта, даже Чарльза Нимрода из Южной Каролины) чтобы проникнуться домом, совершенно забывая как уныло и мрачно там было лишь совсем недавно словно в Роанук-Рэпидз утраченные слезы — Но с тех пор я потерял вкус к любым дальнейшим наружным исканиям. Как говорит Архиепископ Кентерберийский "Постоянная беспристрастность, желание распасться и служить Господу в спокойствии и молчании," что более-менее описывает его собственные чувства (поскольку сам он Д-р Рэмси ученый) по поводу ухода на покой в этом назойливом как слепень мире. В то время я искренне верил что единственным приличным занятием на свете может быть только молиться за всех, в одиночестве. У меня было множество мистических радостей на моей крыше, и даже когда Бык или Ирвин ожидали меня внизу, как в то утро когда я ощутил как весь живой мир подернулся радостной рябью и все мертвое возрадовалось. Иногда видя что священники наблюдают за мной из окон семинарии, куда они высовывались чтобы тоже посмотреть на море, я думал что они уже обо мне знают (счастливая паранойя). Я думал что они звонят в колокола с особым рвением. Самым лучшим мгновением дня было скользнуть в постель с ночником над книжкой и читать лицом к открытым окнам дворика, звезды и море. Я тоже слышал как оно там вздыхает.

Между тем большое милое прибытие стало странным когда Хаббард вдруг напился и стал размахивать своим мачете перед Ирвином который велел ему прекратить всех пугать — Бык ждал так долго, в таких терзаньях, а теперь осознал возможно в собственном опиумном полном повороте что это все равно чепуха — Однажды когда он упомянул об очень хорошенькой девушке которую встретил в Лондоне, дочери врача, и я сказал "Почему б тебе не жениться как-нибудь на такой вот девушке?" он ответил: "О дорогуша я холостяк, я хочу жить один." Ему в особенности не хотелось ни с кем жить, никогда. Он тратил часы глядя в пустоту у себя в комнате как Лазарь, как я. Но теперь Ирвин хотел сделать все правильно. Обеды, прогулки по Медине, предполагаемое путешествие по железной дороге в Фез, цирки, кафе, купанья в океане, походы, я видел как Хаббард хватается в смятении за голову. Все что он сам продолжал делать оставалось тем же самым: его 4-часовые аперитивы сигнализировали о новом восторге дня. Пока Джон Бэнкс и другие трепачи толпились по всей комнате хохоча с Быком, с напитками в руках, бедняга Ирвин корячился над керосинкой готовя больших рыбин которых прикупал на рынке в тот день. Время от времени Бык покупал на нас всех обед в Панаме, но это было слишком дорого. Я дожидался своего следующего авансового перевода от издателей чтоб начать двигаться домой через Париж и Лондон.

Было немного грустно. Бык слишком уставал чтоб выходить наружу поэтому Ирвин с Саймоном вызывали меня снизу из садика совсем как маленькие детишки выкликают тебя через окно детства, "Джек-Ки!" отчего слезы почти накатывали мне на глаза и вынуждали спускаться и идти с ними. "Чего ты такой замкнутый ни с того ни с сего?" кричал Саймон. Я не мог ничего объяснить не говоря им что они мне надоели равно как и всего остального, странная штука когда ее надо сказать людям с которыми провел много лет, все lacrimae rerum [47] слезы вещей (искаж. лат.) сладкой связи сквозь безнадежную мировую тьму, поэтому не говорю ничего.

Мы исследовали Танжер вместе, смешным к тому же было то что Бык недвусмысленно писал им в Нью-Йорк чтоб они ни за какие коврижки не заходили в магометанское заведение типа чайной или других мест где надо было садиться как принято в обществе, где они были бы нежеланны, но Ирвин с Саймоном приехала в Танжер через Касабланку, где уже заруливали в магометанские кафе и курили дурь с арабами и даже покупали у них на вынос. И вот теперь мы зашли в странный зальчик со скамейками и столами где сидели подростки и либо дремали либо играли в шашки и пили зеленый мятный чай из стаканов. Самым старшим пареньком был молодой бродяга в ниспадающем тряпье и бинтах на раненой ноге, босиком, на голове капюшон как у Св. Иосифа, бородатый, 22 или около того, по имени Мохаммед Майе, который пригласил нас к своему столику и извлек мешочек марихуаны которую большим пальцем забил в длинную трубку и зажег и пустил по кругу. Из своих драных одежд он вытащил потертый газетный снимок своего кумира, Султана Мохаммеда. Радио ревело беспрестанными воплями Радио Каира. Ирвин рассказал Мохаммеду Майе что он еврей и что это ништяк и с Мохаммедом и со всеми остальными в этой точке, абсолютно четкая тусня хипстеров и сорванцов вероятно нового «бита» востока — «Бита» в первоначальном истинном смысле следи-за-своим-носом — Поскольку мы действительно видели банды арабского молодняка в голубых джинсах которые крутили рок н ролльные пластинки в музыкальном автомате сумасшедшего притона полного бильярдных машин, совсем как в Альбукерке штат Нью-Мексико или в любом другом месте, а когда мы пошли в цирк то их здоровенная банда улюлюкала и аплодировала Саймону когда они услыхали как тот смеется над жонглером, все оборачивалась, десяток человек, "Йэ! Йэ!" как хепаки на танцах в Бронксе. (Позже Ирвин заехал еще дальше и увидел как то же самое происходит во всех странах Европы и слышал что так же и в России и в Корее.) Старые скорбные Святые Мужи магометанского мира которых называли "Мужи Которые Молятся" (Hombres Que Rison), ходившие по улицам в белых одеждах и в длинных бородах, говорили что только они последние оставшиеся личности которые могли бы разогнать банды арабских хипстеров одним-единственным взглядом. Менты были без разницы, мы наблюдали беспорядки в Зоко-Гранде вспыхнувшие из-за спора между испанскими фараонами и марокканскими солдатами. Бык был там вместе с нами. Вдруг ни с того ни с сего кипящая желтая масса полицейских и солдат и старперов в одеждах и заджинсованного хулиганья нагромоздилась в переулок от стены к стене, мы все повернулись и побежали. Я сам бежал один по одному такому переулочку в сопровождении двух арабских мальчуганов десяти лет смеявшихся вместе со мною на бегу. Я нырнул в испанскую винную лавку как раз когда владелец уже стаскивал вниз скользящую железную дверь, банг. Я заказал малагу пока беспорядки громыхали мимо и вниз по улице. Потом я встретил эту блотню за столиками кафе. "Каждый день беспорядки," гордо сказал Бык.