Джек Керуак - Ангелы опустошения. Книга 2

Бык потом смешно взглянул на меня и сказал: "Я ничего не чувствую, а ты?"

"Нет. Настолько мы должно быть пропитались."

"Давай попробуем поесть" и вот мы посыпали щепотками сырой опиумной грязи чашки горячего чая и выпили. Через минуту мы были вусмерть до посинения обдолбаны. Я поднялся наверх со щепоткой и подсыпал себе еще в чай, который заварил на маленькой керосинке любезно купленной мне Быком в обмен за то что я перепечатал первые части его книги. На спине двадцать четыре часа после этого я лыбился в потолок, пока тот маяк Девы Марии вращавшийся на мысу с той стороны Бухты посылал ленту за лентой спасительный свет по плутовскому моему потолку со всеми его болтливыми ртами — Его ацтекскими рожами — Его трещинами сквозь которые видны небеса — Свет моей свечи — Погас по Святому Опиуму — Переживая как я уже сказал этот "Полный оборот" который сказал: "Джек, это конец твоих странствий земных — Ступай домой — Сделай себе дом в Америке — Будь хоть это тем, а то этим, это не для тебя — Святые котята на старой крыше глупого старого родного городка плачут по тебе, Ти Джин — Эти парняги не понимают тебя, а арабы лупцуют своих мулов — " (Чуть раньше в тот же день когда я увидел как араб бьет своего мула я чуть было не бросился к нему не выхватил у него из рук палку, и не избил ею его, что лишь ускорило бы волнения на Радио Каира или в Яффе или где бы то ни было где идиоты лупят своих любящих животных, или мулов, или смертных страдающих актеров обреченных влачить бремя других людей) — Тот факт что славный ящичек отогнут назад это факт лишь для спуска. Спуск приходит, и конец. Напечатайте это в Правде. Но я лежал там двадцать четыре или может быть тридцать шесть часов уставившись в потолок, рыгая в коридорном сортире, по этой жуткой старой опиумной грязи пока тем временем соседняя квартира издавала скрипы педерастической любви которые не беспокоили меня если не считать того что на рассвете милый мальчик-латиноамериканец с печальной улыбкой зашел ко мне в ванную и навалил огромную кучу в биде, которую я увидел наутро в ужасе, мог ли кто-нибудь кроме Нубийской Принцессы наклониться и вычистить ее? Мира?

Всегда Гэйнз твердил мне в Мехико что китайцы говорили что Опиум для сна для меня же сном он не был и я кошмарно ворочался и ворочался в ужасе в постели (люди отравляющие себя стонут), и осознав "Опиум для Ужаса — Де Куинси О Боже — " и я понял что моя мать ждет чтобы я отвел ее домой, моя мать, моя мать которая улыбалась во чреве когда носила меня — Хоть каждый раз я и пел "Зачем Я Родился?" (Гершвинов) она рявкала "Почему ты это поешь?" — Я выхлебываю последнюю чашку О.

Счастливые священники играющие в баскетбол в католической церкви позади, поднимаются на заре звоня в Бенедиктинский Колокол, ради меня, а Стелла Звезда Моря сияет безнадежно на воды миллионов утопших младенцев все еще улыбающихся во чреве морском. Бонг! Я выхожу на крышу и угрюмо выкатываю на всех зенки, священники смотрят снизу вверх на меня. Мы просто лыбимся. Все мои былые друзья звонят в колокола в иных монастырях. Происходит какой-то заговор. Что бы сказал Хаббард? Надежды нет даже в рясах Ризницы. Никогда больше не видеть Орлеанского Моста это не совсем спасение. Самое лучшее это быть как младенец.

И мне по-настоящему понравился Танжер, прекрасные арабы которые ни разу даже не взглянули на меня на улице, но держали свои глаза при себе (в отличие от Мексики которая вся из глаз), великолепная комната на крыше с выложенным плиткой патио выходящим на маленькие сонные испано-марокканские жилые дома с пустырем на холме где пасется коза в оковах — Вид поверх тех крыш на Волшебную Бухту с ее простором раскинувшимся к Мысу Ультима, в ясные дни дальней тенью клянчущий Гибралтар вдалеке — Солнечными утрами я бывало сидел во дворике наслаждаясь своими книгами, своим кайфом и католическими колоколами — Даже детские баскетбольные матчи мне было видно если перегнуться подальше и изогнуться и — или прямо под собой я заглядывал в садик Быка, видел его кошек, его самого задумавшегося на минутку на солнышке — А небесными звездными ночами просто опереться на парапет крыши (бетонный) и глядеть в море пока иногда часто я не замечал мерцавших судов подходивших со стороны Касабланки я чувствовал что путешествие того стоило. Но теперь на передозе опиумом я ощущал запутанные тягостные мысли обо всей Африке, всей Европе, о мире — мне хотелось почему-то только Пшеничинок у кухонного окна с сосновым ветерком в Америке — Многие американцы которым вдруг опротивели иностранные земли должно быть испытывают то же самое детское стремление, как Вулф вдруг вспомнивший звяк бутылки одинокого молочника в Северной Каролине когда лежал мучимый в оксфордской комнате, или Хемингуэй вдруг увидевший осенние листья Энн-Арбора в берлинском борделе. Слезы Скотта Фитца навернувшиеся ему на глаза в Испании от мысли о старых башмаках его отца в проеме дверей фермы. Джонни Смит Турист просыпается пьяный в растрескавшейся комнатенке Стамбула плача по мороженому с содовой Воскресным Днем в Ричмондхиллском Центре.