Дочь и зять без всякого удовольствия слушали всю эту историю. Негритянка, травы, щипки, кандомбле...
Они качали головами и торопили торговца; однако тот был человек обстоятельный и рассказывал со вкусом, входя в детали. Он один знал о существовании родственников Кинкаса - как-то вечером, во время большой попойки тот рассказал ему о себе, и вот теперь торговец пришел сюда. Он сделал сокрушенное лицо, выражая свое "глубокое соболезнование".
Леонардо пора было идти на службу. Он сказал жене:
– Иди туда, я зайду в контору и тотчас приду тоже. Надо только расписаться в табеле. Я поговорю с начальником...
Торговца ввели в гостиную и усадили на стул. Ванда пошла переодеться. Старик принялся рассказывать Леонардо о Кинкасе: на Ладейре-до-Табуан все любили его как родного. Но все-таки почему же он, человек из хорошей, обеспеченной семьи - в чем торговец получил теперь возможность сам убедиться, удостоившись чести познакомиться с его дочерью и зятем, предпочел жизнь бродяги? Какая-нибудь неприятность? Должно быть, так, без сомнения. Может быть, супруга наставила ему рога? Это ведь нередко случается. Торговец приставил пальцы ко лбу, изображая рога, и развязно осведомился, угадал ли он.
– Дона Отасилия, моя теща, была святой женщиной!
Торговец поскреб подбородок: тогда в чем же дело? Но Леонардо не ответил, Ванда окликнула его из спальни.
– Надо сообщить...
– Сообщить? Кому? Зачем?
– Тете Марокас и дяде Эдуарде... Соседям. Пригласить на похороны.."
– Зачем же сразу сообщать соседям? Люди и так им скажут. А то начнутся всякие разговоры...
– Но тете Марокас...
– Я зайду по дороге из конторы, поговорю с нею и Эдуардо... Иди скорее, а то этот тип, что пришел известить нас, пойдет болтать направо и налево...
– Подумать только... Умереть так... и совсем один...
– А кто виноват? Он сам, безумец...
В гостиной торговец статуэтками святых любовался писанным масляными красками портретом, изображавшим Кинкаса пятнадцать лет назад - хорошо одетый, розовощекий сеньор, в высоком воротничке и черном галстуке, с закрученными усами и напомаженными волосами. Рядом, в такой же раме, дона Отасилия, в черном платье с кружевами, с пронзительным взглядом и сурово поджатыми губами. Торговец долго вглядывался в ее кислую физиономию:
– Нет, она не из тех, что обманывают мужей... Наоборот, это был, как видно, крепкий орешек... Святая женщина. Даже не верится...
Когда Ванда вошла в каморку Кинкаса, несколько обитателей Ладейры стояли вокруг койки и глазели на покойника. Торговец сообщил шепотом:
– Это его дочь. У него ведь есть дочь, зять, брат и сестра. Приличные люди. Зять - чиновник, живет на Итапажипе. Один из лучших домов...
Они пропустили ее вперед и с любопытством ожидали трогательного зрелища: дочь, обливаясь слезами, бросится на труп отца, обнимая его, может быть, даже рыдая. Кинкас Сгинь Вода лежал на койке в старых, заплатанных штанах, в рваной рубашке и широченном засаленном жилете. Он улыбался, как бы забавляясь.
Ванда стояла неподвижно и смотрела на небритое лицо старика, на его грязные руки, на палец, вылезающий из дырявого носка. Она не в силах была разразиться рыданиями. Слез больше не было, довольно она пролила их в прежние годы, когда делала безуспешные попытки вернуть отца домой. Ванда стояла и смотрела на труп, красная от стыда.
Вид у покойника и вправду был весьма непрезентабельный: бродяга бродягой, умерший внезапно, - ни благопристойности, ни внушительности. И при этом он еще цинично усмехался, конечно, он смеялся над нею, над Леонардо, над всей семьей. Труп для анатомического театра, таких отправляют на полицейском катафалке в университет, где на них практикуются студенты-медики, а потом их зарывают без холма, без креста, без надписи. Кинкас Сгинь Вода, пьяница, скандалист и игрок, не имевший ни семьи, ни дома, лежал мертвый, и вокруг него не видно было цветов, не слышно молитв. Ничего общего с Жоакимом Соаресом да Кунья, благообразным чиновником налоговой конторы, вышедшим на пенсию после двадцати пяти лет безупречной и честной службы, образцовым супругом, которому каждый, сняв шляпу, спешил пожать руку!
В пятьдесят лет покинуть семью, дом, старых знакомых, привычный уклад жизни и начать скитаться по улицам - грязным, обросшим, пьянствовать в дешевых кабаках, посещать публичные дома, жить в сырой конуре, спать на жестком топчане! Ванда не находила этому объяснения. Когда умерла Отасилия - Кинкас даже по поводу такого важного события не согласился увидеться с родственниками, - Ванда с мужем не раз говорила о поступке отца, пытаясь понять, в чем дело.
Читать дальше