Иван Гагуа - Свое и чужое время

— Господь с тобой! Что ты говоришь, Габриа?!

— А что? Лучшего для твоей худобы и не придумать! — продолжал Габриэль, как бы примеряя на Матро свое бракованное изделие. — Ты посмотри, какой лак! Столько лет простоял, и ничего: ни моль, ни червь и не тронули…

— Чем так о других, ты бы о себе подумал, Габриа! Годов-то тебе немало! — обижалась Матро и поспешно покидала мастерскую.

— И то правда! — кивал он вдогонку. — Скоро и для себя затею. — И тут же вставал с места и приступал к подбору материала. — Красное дерево отложим, пойдет на инкрустацию. А этот каштан мы пустим на основу, продержится лет двадцать, а то и больше. — Гробовщик выстукивал каждую дощечку костяшками пальцев и сладостно щурился, словно речь шла не о гробе, а о любимой. — Мы сотворим такую красоту, что нам живые позавидуют! Позавидуют! — Чистота инжировой водки и ее особый аромат исподволь делали свое дело.

Но с годами это твердое намерение собрать отличный гроб на удивление живым все больше вызывало сомнений у Габриэля: а вдруг не успею или недостанет сил?.. А как подловить в облике живого облик покойника, без чего Габриэль не приступал к выполнению заказа? Удастся ли подглядеть в себе признаки покойника?.. Все это мучило его не на шутку и рождало сомнение. Удрученный подобными мыслями, Габриэль не раз затевал себе гроб, но не та бодрость духа была теперь в нем, да и силы не те. Куда-то подевалась и прежняя смекалка.

Проснувшись однажды поутру, Габриэль с твердой решимостью собрался в мастерскую. Накинул на плечи ватник и спустился во двор. Справив за домом нужду, он почувствовал такую слабость, что едва удержался на ногах. Кое-как докричавшись Матро, с трудом поднялся в дом и слег без сил.

— Куда это понесло тебя, старый, в такую погоду! Неужели не прожить тебе и дня без гробов? — тщательно укутывая озябшее тело больного, ворчала Матро. — Весь дом и так прочадил думами о мертвецах…

Обессиленный Габриэль мутно поглядывал на Матро, слушал зимний рокот моря и шум холодного ветра, нагонявшего в комнаты сырость и уныние, и мечтал о весне. Весной наливалось старое тело Габриэля новой силой и жаждой к труду. Теперь, лежа в постели, он по-прежнему возлагал надежду на весну. Торопил ее.

— Не март ли сейчас, Матро?

— Нет, Габриа, — отвечала Матро, вдыхая дух фасоли со специями. — Всего лишь середина февраля.

— Большой ли нынешний февраль или короткий? — вновь интересовался Габриэль.

— Нынешний — большой, — отвечала Матро.

— Как только потеплеет, — мечтательно тянул Габриэль, — я сошью себе деревянную одежку…

— Что ж, Габриа, — спокойно отзывалась Матро, помешивая разваристый фасолевый суп, — приспело, значит, и себе…

Такое равнодушие Матро обижало Габриэля. Ему хотелось услышать от Матро что-нибудь жалобное. Но Матро то ли не хотела понять тревогу больного, то ли была увлечена приготовлением, так что всерьез, как того желал Габриэль, к его словам не отнеслась. И Габриэль, скрывая обиду, думал о том дне, когда вместо него придет другой, моложе его, и возьмется за любимое ремесло. Он смертельно завидовал тому неизвестному, который займется его столь любимым делом. И, уставясь иногда в какую-то мертвую точку, рассеянно задавал один и тот же вопрос:

— Матро, вот если бы я взял и умер… Ты бы смогла запомнить меня?

— Господь с тобой! Опять за старое! — отвечала она, подозрительно вглядываясь в больного.

— Ну, вдруг, Матро, — взял и умер!

— С чего бы тебе ни с того ни с сего?..

Габриэль недовольно морщил лоб и, набравшись терпения, настойчиво продолжал допытываться:

— Ты бы смогла рассказать людям, каким я был, если бы спросили?

Такие вопросы заводили старуху в тупик и, напрягая лицо недоумением, принуждали говорить междометиями, так как и в самом деле ей никак не приходило на ум, каков ее Габриэль.

— Ну, Матро, — не унимался Габриэль, призывая на помощь всю хитрость. — Какой же я все-таки человек?

— Мм-мм, — запиналась Матро в растерянности, бессмысленно разводя руками. — Ну, такой…

И более ясного определения своей личности Габриэль, как ни старался, добиться не мог. Да и Матро ничего другого за время их совместной жизни извлечь из себя не могла. Габриэль и впрямь со всем его ремеслом и атрибутами удобно умещался в этом слове — «такой».

— Да черт знает что! — в ярости клокотал Габриэль. — Дура ты каменная! Неужели сказать тебе больше нечего?..

— Да ну тебя, Габриа! Ты и сам не знаешь, какой ты есть! — отвечала Матро и, пристыженно опустив голову, выходила из комнаты.