Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

– Давай, – прошептала Лидия. Маска напряжения спала с ее лица, и оно, расслабившись, неожиданно стало моложе и светлее.

– Вижу, вижу… Вижу, вижу… – бубнила Марыся, как записной медиум. – Ой, мамочка, вижу тебя в зеленом платье, том самом, папином любимом! Много людей, огоньки… Ой, шарики воздушные! А ты самая красивая, мамочка! Так… так… Кажется, ты с кем-то встретишься. Очень-очень приятным. И тебе будет так хорошо, мамочка, как будто ты съела пять порций клубничного мороженого!

Лидия засмеялась и притянула дочь к себе.

– Но что это значит?

– Не знаю, – пожала плечами Марыся, глядя на мать невинными глазами. – Может быть, праздник какой-то? А вы с папой никуда не собирались?

– Александр Симеонович звал… – недовольным, вмиг потухшим голосом произнесла Лидия. – Но…

– Ну, конечно! Конечно, Александр Симеонович! – закричала Марыся. – Вот же он, смотри – Король пик. А встреча у тебя будет очень важная, ну, просто очень! Надо идти, мамочка. Карты не врут. Давай, давай, собирайся, я тебе помогу.

Лидия поморщилась, неохотно встала и, волоча за собой полы длинного халата, уныло побрела к ванной. Марыся выбежала из комнаты. Отец уже ждал ее за дверью.

– Все в порядке, – с заговорщицким видом шепнула Марыся, слегка дотронувшись до его руки.

Через час Лидия в зеленом струящемся платье, с изумрудным колье на шее и заколкой-бабочкой с крупным изумрудом и россыпью мелких бриллиантов в темных распущенных волосах стояла перед Марысей и мужем. В руках она сжимала шелковую сумочку, усеянную хризолитами и хризопрасами. На ногах посверкивали змеиной кожи башмачки цвета весенней травы. На носу у Лидии красовались огромные очки с толстыми стеклами в черной роговой оправе. Глаза за стеклами казались неестественно выкаченными, как будто Лидия страдала базедовой болезнью. Марыся укоризненно покачала головой, подошла к матери, приподнялась на цыпочки и сняла очки.

– Ты же обещала, мамочка, эту гадость не надевать, – с легким раздражением сказала она. – Сядь!

Лидия послушно села. Марыся подхватила с туалетного столика золотые флакончики и тюбики и принялась колдовать над лицом матери. Легко провела карандашиком помады по губам, подчернила брови и веки, растушевала светлые румяна, пощекотала пуховкой лоб и щеки. Лидия, закрыв глаза, тянула к ней лицо, крупные, тяжеловатые черты которого под рукой Марыси приобретали печальную томную прелесть. Наконец Марыся отступила на шаг, прищурилась, оценила свое художество и осталась довольна.

– Можете идти, – разрешила она. – А то мне еще надо зайцу ухо пришить.

В городе царило лихорадочное веселье. Толпы зевак запрудили набережную, над которой кружил аэроплан с длинным шелковым хвостом. На хвосте была вышита огромная эмблема банка «Справедливый». Пилот в летном шлеме и круглых стрекозиных очках выглядывал из окошка, приветствовал толпу кожаной пятерней и скалил зубы. Его помощник разбрасывал пригоршни золотого и серебряного конфетти. Казалось, над городом идет денежный дождь. Толпа хлопала в ладоши, визжала от восторга и улюлюкала. Шофер Василий жал на клаксон, пытаясь пробиться сквозь затор машин.

Когда Збарски и Лидия подъехали к городскому саду, праздник был уже в самом разгаре. Не успела Лидия выставить из авто ножку в змеиной туфельке и показать лицо, как раздались истошные крики:

– Мадам Збарски! Мадам Збарски!

Десятки репортеров местных, губернских и столичных газет окружили машину, наставив на Лидию дула камер. Лидия отшатнулась, метнулась обратно в спасительные недра авто и забилась в угол сиденья. Мужская рука ухватила ее за рукав и вытянула из кожаной пасти машины. Муж крепко держал ее за локоть. Репортеры щелкали камерами, сыпали вопросами, перекрикивали друг друга:

– Еще минуточку, мадам Збарски! Пожалуйте в профиль! Последний кадр! Развернитесь к мужу! Сколько стоило ваше колье? Правда ли, что вы покупаете обувь на размер меньше? Не продемонстрируете ли ножку?

Лидия глядела на бесчинствующих газетчиков, не мигая – укоризненно и недоуменно. Именно за этот трагический взгляд непроницаемых темных глаз, за это выражение мучительного страдания, не покидающее ее мрачное лицо, Лидию обожала публика, а критика писала, что она – «единственная дива синема, способная сыграть греческую трагедию». Никто не знал, что на экране Лидия всего лишь принимает позы, изображая саму себя.

Наконец Збарски протолкнул ее ко входу в сад. Лидия подняла на него умоляющие глаза – может быть, домой? – но он покачал головой и, погладив ее плечо, прошептал: