Александр Щёголев - Как закалялась жесть

…Когда Борису Борисовичу вскрыли брюшную полость, Елена изрекла, обращаясь к его изрядно укороченному телу, лежащему на хирургическом верстаке:

— «Обрюхатил», говоришь? Хорошее слово… Я думаю, ты мне с три короба наврал, принц. Небось, не от твоего дружка, а от тебя самого та девчонка и залетела. А ты ей взял и криминальный аборт прописал… фельдшер…

Это поразительно, но Елена была права! Жаль, что никто не мог в этот момент подтвердить ее ослепительную догадку…

…Когда очищенную от лишних деталей голову укладывали в контейнер, Стрептоцид полюбопытствовал:

— Неужто и такая безделушка в дело идет?

— Да в книге одной написано, что сырой мозг на тарелке — это завтрак для чемпионов. Вечная молодость и все такое. Кое-кто поверил.

— Автор книги, разумеется, из Москвы.

— Не помню, а что?

— У нас все приличные авторы в Москве, это общеизвестно. Ты сама, кстати, не пробовала…кх-кх… сей завтрак для чемпионов? Вдруг правду написали?

— Во-первых, с меня хватит и вороньего мяса…

— Пардон муа?

— Неважно, проехали. Во-вторых, я и так номер один.

— А вот это — точно…

…Когда оставшиеся от разделанной туши субпродукты побросали в мусорный мешок, когда в коридоре вырос штабель готовых к транспортировке контейнеров, когда мужчины, с разрешения хозяйки, тяпнули по паре глотков неразбавленного спирта, Вадим Балакирев сгреб в охапку обоих компаньонов и сообщил им, блаженно заглядывая в лица:

— Понтово! Йесс?

Елена содрала с руки перчатку и провела пальцем по его забрызганной красными капельками щеке:

— Что понтово, медвежонок?

— Все понтово, что в кайф.

Он был, по обыкновению, краток, но емок…

…Когда позвонил посредник, обещанный полковником Неживым, товар был уже спущен вниз, в кабинет Эвглены Теодоровны.

Новая знать благополучно обживалась во дворце страданий.

— Теперь-то ты можешь все рассказать? — говорю я Эвглене.

Она долго молчит. Наконец рожает:

— Могу.

Она уже не плачет, и совершенно зря. Если долго оплакивать себя, целеустремленно обезвоживая организм, — возможно, не пришлось бы просить супруга сыграть роль Отелло.

— О чем ты хочешь спросить, Саврасов?

— Да хотя бы куда вы деваете все то, что от нас отрезаете.

Опять молчит.

— На что пошли мои ноги? — почти кричу я. — А моя рука?!

— Ты уверен, что хочешь это знать?

— А что еще мне, по-твоему, остается хотеть? Я понять хочу! Я даже жить хочу меньше, чем понять!

— Человека продать по частям выгоднее, чем целиком… — задумчиво произносит она.

— Я надеялся, что ты еще раз мне это напомнишь.

— А что? Здравая идея… Крамской, когда услышал это, подбрасывал меня на руках от восторга.

— Крамской?

— Мой первый муж.

— Школьный учитель биологии?

— О, ты в курсе.

— Обожаю мезальянсы.

— Он молодой тогда был… всего на шесть лет меня старше. Он, кстати, и нашел первых клиентов… и бизнес на самом деле — он организовал…

— А товар? Кто нашел первый товар?

— А что — товар?

— Да просто твои якобы сгинувшие в тайге родители — удобная сказка.

— Ах, вот вы о чем с Виктором Антоновичем так долго беседовали.

— Он мне ничего не рассказал. Он как бы не имеет права вмешиваться в нашу с тобой семейную жизнь. Чрезвычайно деликатный человек.

— Да, Виктор Антонович докопался до правды. «Верноподданный князь» — так его за глаза называли. Он тогда, хоть и капитанчиком был, у первого лица в питерском ФСБ в услужении состоял… кем-то вроде нештатного денщика… Интересно, кто теперь его король?

— В чем эта ваша правда?! Ответишь ты на мой простой вопрос?

— Правда в том, что Крамской меня обманул. Мои несчастные родители ему понадобились совсем не для того, что их продавать. Он был душевнобольной, он уже тогда совсем с рельсов съехал…

Я свирепею. В глазах краснеет от ярости. Я колочу обо что-то рукой. Эвглена вдруг орет от боли; наверное, я попал, куда надо.

Из операционной выскакивает Елена, заглядывает в палату, секунду глядит на нас.

— А, семейная сцена…

И нет ее.

— Кому и зачем ты продаешь человечину?! — киплю я, с трудом контролируя себя.

— Вы прекрасны во гневе, мой рыцарь, — пытается она улыбнуться. — Ну хорошо… если ты настаиваешь…

Она мне рассказала.

Я выслушал.

Я сам этого хотел, кретин…

Злость, агрессия, — где вы? Гроздья гнева повисают сосульками на моей встопорщенной щетине. Три дня уже не бреюсь… плевать. Теперь на все плевать. Жажда истины сменилась другим сильным чувством — безразличием.