Сергей Солоух: Самая мерзкая часть тела

Но если к психологическим различиям без молоточка не подходи, то физическое несходство отца и дочери отмечали все. И обладатели оптических приборов, и просто желтоглазые. В первую очередь соседки во всепогодных калошах и пальто. Несгибаемые борцы за здоровый социалистический быт. Слетятся вечерком на серую дворовую скамейку и не мигая пялятся. Так и норовят нырнуть. В вечно распахнутые окна квартиры Доддов влезть гуртом. А от фатальной невозможности страдают. И в головах рождаются, цветут и пахнут самые невероятные, дикие предположения.

Ну, например, вот говорят, будто папаша Додд вовсе и не отец Валерии Николаевны. Мужик какой-то. Посторонний.

А между тем, второй ничем не лучше. Законный претендент. Если не Николай Петрович, то только его брат. Однояйцевый близнец Василий. Других поблизости в момент зачатья просто не было. Факт. Генетика и кибернетика.

Конечно, к сорока годам время успевает связать достаточно узелков. На перевале жизни чужие стали худо-бедно отличать Колю от Васи. В пору же телячьих двадцати с хвостиком только отец да мать могли определить, чья же это спина. Тает, растворяется в сумраке таежной ночи. Того, у которого в глазах синевы побольше, или другого, что чуточку косит. Но, увы, мать-медработника в 1935-м забрал тиф, а отца-учителя в 1938-м — люди. Такой вот век. Братья могли шалить сколько душе угодно.

Но летом же шестьдесят второго, в отчетный период, охотовед Василий не безобразничал. Он помогал егерю Николаю. Как мог. По-братски. Экспедиция расположилась среди колиных угодий. Заселилась в пустующий летом дом охотника. Биологическая партия Томского государственного университета. Отряд. Три девушки и бородатое светило науки о звериных паразитах.

Две из трех приезжих красавиц, похоже, и сами были не прочь обзавестись если и не ученой бородой, то уж хотя бы академическим пайком. Несчастные шатались по лесу. Целыми днями честно собирали кусочки звериного помета. Попросту говоря, образцы волчьего и заячьего дерьма в лабораторные баночки. Третья же, самая симпатичная мордашка, филонила. Штучка по имени Валерия Караваева за славой не гналась, то есть не соглашалась прикасаться к гнусным кучкам ни пинцетом, ни специальной палочкой. Гордая.

Хвостатые глисты у нее вызывали отвращение, а высокий элегантный доцент Воробьев ненависть. Именно из-за него зеленоглазого и поперлась лаборантка Караваева в Богом забытый угол Южносибирской области. А он, негодяй, возьми да и не приедь. Судьба, попал в больницу в самый канун отъезда. Впрочем, надежда оставалась. Не может же честолюбивый Воробьев позволить медицине сгубить весь без остатка невосполнимый полевой сезон. Пошлет всю медицину к черту и к середине лета приедет. Прискачет на радость терпеливой Валере. Пока же девушка отыгрывалась на добродушном егере. Тренировалась.

Днем сонной неряхой валялась на кровати в доме охотника. Почитывала задом наперед роман про трех изрядно попивающих товарищей, а ночью преображалась. Превращалась в ненасытную и бесстыжую бестию с длинной папироской в мелких зубах. Не девка, а просто сила нечистая. В короткие часы между закатом и рассветом так могла уездить, уработать здоровяка, бычка Додда, что Коля падал. На зорьке не шел к себе, а полз, катился, колбасил.

А значит, имел право. Мог опасаться брат за жизнь брата. Волноваться, что запросто протянет ноги, коньки отбросит. Оттого-то и наведывался в то лето часто. Заглядывал на Синявинский участок, надевал чужую телогрейку и шел бесстрашно. Пропадал в комариной тьме между высокими деревьями. Все правильно, кто выручит, если не свой?

Правда, к августу ход мыслей охотоведа изменился. Малоприятные хлопоты насчет венков и железной стелы со звездой обернулись знакомством. Очень близким с еще совсем не старой вдовой недавнего начальника. Перспектива переезда из подвала на Арочной в квартиру на Весенней захватила Василия Петровича. Так одурманила, что стыдно сказать. Потерял Додд номер два всякий интерес к козлиным подвигам во имя братской любви.

А Коля выжил. И, конечно же, имел повод гордиться. Прощаясь в утреннем тумане наступающей осени. Беспечно улыбаясь городской, как оказалось, очкастой ведьме. И уж тем более зимой. Имел право на чувство удовлетворения, глубокого и полного, когда в начале февраля явилась белоснежка. Валера в бабьем платке и мужицком тулупе. Прямо из леса. К нему на заимку. "Здесь жить".

Между прочим, нисколько не огорчился егерь Додд и когда выяснилось, что не одна. Валера Караваева притопала не просто так. С подарком. Беззаботно щурясь, перемигиваясь с апрельским дурковатым солнышком, егерь стоял. Огромный и веселый. Курил на крыльце райцентровского роддома и думал со свойственной ему легкостью: